Элена Ферранте - История нового имени

— Не забывай про Перл-Харбор, — осторожно заметил Нино.

Я понятия не имела, что такое Перл-Харбор, но с изумлением обнаружила, что Лиле это название прекрасно известно. Она сказала, что Перл-Харбор и Хиросима несопоставимы, что Перл-Харбор — это не более чем подлый эпизод войны, в то время как Хиросима — чудовищный акт мести, жестокостью затмевающий все, что творили нацисты. Лила считала, что американцы должны быть осуждены как злостные преступники, потому что они совершали ужасные вещи с целью запугать население целой страны и поставить его на колени. Она говорила с таким пылом, что Нино не бросился вопреки обыкновению в контратаку, а замолчал и задумался. Потом он обернулся ко мне, словно забыв про Лилу, и сказал, что бомбардировка Хиросимы была не актом жестокости или мести, а операцией, положившей конец одной из самых страшных в истории войн; она продемонстрировала миру смертоносное оружие именно для того, чтобы на земле больше не было войн. Он говорил тихим голосом, глядя мне прямо в глаза, как будто для него было важно, чтобы я с ним согласилась. Это была прекрасная минута. И Нино, произносивший эти слова, был прекрасен. У меня на глаза навернулись слезы, и я с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться.

Снова наступила пятница. Днем было жарко, и мы почти не вылезали из воды. Но тут наша идиллия нарушилась.

Простившись с мальчиками, мы медленно брели к дому. Солнце спускалось к горизонту, и небо начинало розоветь. Вдруг Пинучча, которая весь день шумно веселилась, а к вечеру неожиданно притихла, бросила на землю сумку, уселась на бордюр и тонким голосом, похожим на скулеж, нечленораздельно запричитала.

Лила прищурилась и посмотрела на нее таким взглядом, словно перед ней была не золовка, а какое-то отвратительное существо.

— Пина, что с тобой, тебе плохо? — в ужасе кинулась я к ней.

— У меня купальник мокрый!

— У нас у всех он мокрый.

— Ненавижу ходить в мокром!

— Ну же, успокойся, ничего страшного. Может, ты есть хочешь?

— Не надо меня успокаивать! Ненавижу, когда мне говорят: «Успокойся». Видеть тебя не могу, Лену, вместе с твоим спокойствием!

И она снова завыла, лупя себя по ногам.

Лила уходила вперед, не оборачиваясь на нас. Я поняла, что она уходит не потому, что ей плевать на Пину, а потому, что в поведении Пины ей почудилось что-то опасное, какая-то зараза, способная перекинуться и на нее. Я помогла Пинучче подняться и взяла ее сумку.

Постепенно она успокоилась, но весь вечер ворчала, как будто мы чем-то ее обидели. Досталось и Нунции за якобы невкусную пасту. В конце концов Лила не выдержала и, перейдя на диалект, высказала золовке все, что о ней думала, — что-что, а ругаться она умела. Пина сказала, что будет спать со мной.

Во сне она металась и ворочалась. Комната у меня была такая маленькая, что очень скоро в ней стало нечем дышать. Вся в поту, я все-таки открыла окно и, конечно, напустила комаров. Заснуть мне так и не удалось, и с первыми лучами солнца я встала.

Теперь дурное настроение настигло и меня — лицо мне украсили три или четыре безобразные блямбы. Я пошла на кухню, Нунция стирала нашу одежду. Лила уже встала, она пила молоко и читала еще одну из моих книг — когда только успела стащить? Она подняла на меня вопрошающий взгляд и с неожиданно искренним сочувствием поинтересовалась:

— Ну, как там Пинучча?

— Понятия не имею.

— Ты что, злишься?

— Я всю ночь глаз не сомкнула, посмотри на кого я похожа.

— Я ничего не вижу.

— Это ты ничего не видишь.

— Нино и Бруно тоже не увидят.

— А они здесь при чем?

— Ты влюблена в Нино?

— Я уже тысячу раз говорила тебе, что нет.

— Успокойся.

— Я и так спокойна.

— Подумай лучше о Пинучче.

— Она твоя родственница, а не моя.

— Все-таки ты злишься.

— Злюсь. Еще как злюсь.

Было еще жарче, чем вчера. Мы пошли на море. Мое раздражение передалось Лиле, а от нее и Пинучче.

На полпути Пинучча вспомнила, что забыла полотенце, и снова устроила нам истерику. Лила шла впереди, смотря себе под ноги и не обращая на нас внимания.

— Давай я за ним сбегаю, — предложила я.

— Не надо. Я лучше домой пойду. Не хочу купаться.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Нормально я себя чувствую.

— Тогда в чем дело?

— Ты что, не видишь, как у меня пузо торчит?

Я покосилась на ее живот и, не подумав, выпалила:

— Ты лучше на меня посмотри! У меня все лицо искусано!

Пинучча обозвала меня идиоткой и бросилась догонять Лилу.

На пляже она попыталась передо мной извиниться и пробурчала:

— Ты такая добрая, что меня зло берет.

— Я не добрая.

— Ну, я хотела сказать, ты умная.

— Я не умная.

Лила, которая всеми силами старалась не обращать на нас внимания и смотрела в сторону Форио, холодно заметила:

— Заткнитесь вы, вон они идут.

Пинучча чуть не подпрыгнула. «Жердь и Коротышка», — с неожиданной нежностью в голосе пробормотала она и принялась красить уже накрашенные губы.

У мальчиков настроение было не лучше нашего.

Нино первым делом насмешливо спросил Лилу:

— Ну что, сегодня мужья приезжают?

— Само собой.

— И чем будете с ними заниматься?

— Есть, пить и спать.

— А завтра?

— И завтра есть, пить и спать.

— И в воскресенье вечером?

— Нет, в воскресенье есть и пить, но спать только после обеда.

Я осмелилась подать голос и с напускной иронией заметила:

— Зато я совершенно свободна — не ем, не пью и спать не собираюсь.

Нино посмотрел на меня так, как будто видел в первый раз, и провел рукой по моей правой щеке, где красовался самый здоровенный укус, а потом серьезно сказал:

— Тогда завтра встречаемся в семь утра и идем в горы. А потом купаемся до вечера. Что скажешь?

Меня затопила горячая волна радости.

— Отлично, — ответила я. — До встречи в семь, еду я захвачу.

— А как же мы? — недовольно протянула Пинучча.

— А у вас мужья, — объяснил он. Слово «мужья» прозвучало у него примерно так, как если бы он сказал «крысы», «жабы» или «пауки». Пинучча вскочила на ноги и пошла вдоль берега.

— Она немного нервная в последнее время, — заметила я. — Это все беременность, обычно она не такая.

— Пойду позову ее за кокосами, — спокойно предложил Бруно.

Мы смотрели на его невысокую, но ладную фигуру — широкие плечи, узкие бедра… Он шел, уверенно ступая по горячему песку, словно солнце пощадило те песчинки, на которые он ставил ногу. Когда Бруно и Пина исчезли в направлении пляжного бара, Лила сказала:

— Пошли купаться!

Мы шагали к морю, я в центре, Лила и Нино по бокам. Мне трудно описать чувство полноты бытия, охватившее меня в тот миг, когда Нино произнес: «Встречаемся завтра в семь». Разумеется, мне было жалко Пинуччу с ее страданиями, но никакое ее нытье не могло отравить мне радость в ожидании долгого волнующего воскресенья. Одновременно я ощущала гордость за то, что нахожусь с людьми, которые всегда много значили в моей жизни, больше, чем родители и младшие братья и сестра. Я схватила Лилу и Нино за руки и с восторженным воплем потащила в холодную воду, подняв кучу брызг. Мы нырнули в волну, точно были единым существом, и только потом расцепили руки.