Владан Десница - Зимние каникулы

Хныкала, например, бабка по деду, и наоборот, скулила старая служанка по любому члену семьи. Но вообще же говоря, при каких-либо колебаниях рекомендовалось прослезиться; это никогда ни слишком мало, чтобы кого-то обидеть, ни слишком много, чтобы можно было сказать: «О господи, что ей в голову взбрело!» Следовательно, при колебаниях — прослезиться; всегда лучше чуть меньше, чем чуть больше. А шмыгать носом — вообще недопустимо: шмыгают простолюдины и старые мужики, пенсионеры; вместо этого жены и люди потоньше сморкаются.

Было уже очень поздно, когда они простились. Анита отправилась домой, а Лизетта осталась, погруженная в печальные раздумья: муж спал, весь дом спал, и ей казалось, что вот она, такая крохотная и щуплая, легко возбудимая и хрупкая, совсем одна в этой ночи, одна в мире, затерянная, точно букашка во вселенной. Она разделась, натянула ночную рубашку, ощутив холод голыми руками и плечами, перекрестилась, склонившись над коляской, поцеловала Капелюшечку и легла. Женщины при попадье продолжали голосить — с паузами, как-то утомленно. Она почувствовала, что не сможет уснуть; и тогда встала, взяла к себе в постель Капелюшечку и начала ее ласкать во мраке; сперва потихоньку, чтоб не разбудить, затем сильнее и чаще, со все возрастающим пылом, тщетно пытаясь совладать с собой и успокоиться, пока, наконец, не ощутила теплую влагу на щеках. Провела ладонью и по лицу и изумилась: оно было все в слезах. Она упрекала себя за них, называла дурой, но они продолжали капать — беспричинно и неудержимо.

Утром шьор Карло поднялся рано, исполненный решимости крепко взять все в свои руки и не выпускать до тех пор, пока все не закончится. Он немедленно запряг Ичана, с такой настойчивостью и энергией, что тот не сумел уклониться, произнес перед мужиками, сидевшими на камнях перед домом, небольшую речь, стяжав единодушное одобрение. И опять-толковали: «Как же это можно, чтоб христианское тело без погребения оставлять! Пусть неведомый человек, пусть нищий, умерший на обочине, а тут — свое! О таком покуда не слыхивали и такого не видывали!»

— Да-да, все это очень хорошо, но intanto [86] Между тем, пока (итал.) . она еще лежит наверху! — возразил шьор Карло, указывая перстом на дом.

— Сам знаешь, люди на работе, кто там, кто сям…

— Какое там на работе, сколько, господи милосердный, нужно, чтоб отвезти ее на кладбище — полчаса туда и обратно! — поддержал некто, у кого не было ни лошади, ни телеги.

Под сурдинку вывел Ичан свою вчерашнюю мелодию:

— Да и меня бы, брат, не надо было просить, если б весной моя кляча не пала!

— Эх, чего тут! Если б и мою Талия не взяла, не понадобилось бы сейчас никого искать! — сказал Миле, не желавший отставать от Ичана.

Дело не двигалось с мертвой точки. Миновало, наверное, часа два, как послали Гличу по домам, и он покуда не возвращался.

— Ты гляди только! И выбрали самого дурного Гличу народ искать! Ну умники!

— Чего ж ты сам не пошел?

— А вот так не надо, не надо!

Наконец почти в полдень явился Глича. Он спешил, утирая платком лоб, взмокший от деятельности.

— Обошел я и село и поле — ничего! У Мията кони пашут, в самых Гредицах, у Николы тележка сломалась, у Стевана его Лис хромает на заднюю ногу — повредил пару дней назад, когда котел перевозил из Поседара. Стана Тодорова без мужа не смеет, а тот спозаранку на велосипеде в Бенковац уехал — сказывали, там он лемех сумеет найти.

— Сообразил бы к Лукачу.

— Спросил и у него. Говорит, своего рыжака бы дал, да упряжки нету — одолжил Давиду на мельницу съездить.

— А Петрина?

— А Петрина еще вчера укатил в Сукошан за известкой, к ночи только вернется.

— Да, что ж теперь делать? — вырвалось у кого-то, выражая общую заботу.

Но шьор Карло воспринял это почему-то в свой адрес.

Более всего шансов оставалось в расчете на Мията. Послали мальчика в поле к нему за лошадьми. Кое-кто отправился обедать и уже вернулся на свой камень перед задругой, а мальца — ни слуху, ни духу.

— Что с ним стряслось, отчего нету его? — осведомился тот, чей выпал черед, потому что до тех пор он не произнес ни слова.

— Кто знает? Должно, с ребятами в поле разговорился и позабыл, за чем пошел, — подобрал отнюдь не самое утешительное объяснение хромой Тривун.

— Ну что?

На пороге появились Лизетта с Анитой.

— Да ну… — шьор Карло только рукой махнул.

Женщины молча исчезли в доме. Создавалось такое впечатление, будто они молятся там о благополучном свершении.

К счастью, около двух часов затарахтела телега… Все поднялись и, любопытствуя, вытянули шеи. Это возвращался из Сукошана Петрина; стоял в телеге, полной негашеной извести, и бешено гнал — в приличном, конечно, подпитии. Кто-то замахал, чтоб он остановился, однако тот не совладал сразу с разгоряченными лошадьми, прогромыхал мимо и остановился подальше. Люди подбежали к нему. Растолковали, в чем дело, говорили разом о том, какая незадача случилась с похоронами. Когда назвали попадью, он почесал за ухом, словно бы что-то припоминая.

— Давайте я ее свезу, если никто не хочет, маму вашу! Вы двое, — он ткнул пальцем в парней из группы бездельников, — берите лопаты и мигом на кладбище, копайте могилу, а я выгружу известь, погружу старую и буду следом за вами.

С собой он прихватил прочих бездельников помогать ему при разгрузке извести; от этого им увернуться не удалось. Только теперь шьор Карло и Эрнесто решили пойти перекусить наскоро, а оттуда прямо во двор к Петрине. Известь разгрузили, Петрина сказал: «Я мигом» — и скрылся в доме. Они терпеливо ждали, довольные, что хоть эдак вышло. Однако Петрина тем временем без спешки обедал. Шьор Карло окликнул его через полчаса. «Вот он я мигом, вот он я мигом!» — послышалось в ответ. Они прохаживались по двору, разглядывая какую-то замызганную курицу с абсолютно голой шеей.

— Петрина говорит, что не отдаст ее за десять других, — сказал кто-то.

Но им вскоре наскучила и замызганная курица. Шьор Карло посмотрел на часы, потом на солнце, потоптался.

— Эге, Петрина-а-а!.. — крикнул кто-то из мужиков, посочувствовав этому его волнению.

— Тут я, тут, иду мигом!..

Минут через десять он появился, вытирая ладонью губы.

— Вот теперь мы айн-цвай!

Гроб погрузили без особых осложнений. Сзади на бортик телеги сели шьор Карло и Эрнесто, Ичан опустился на днище. И Петрина припустился, будто сватов вез на свадьбу. Снизу, вздымаясь, известковая пыль щипала глаза. Горожане хотели было хлопнуть Петрину по плечу, чтоб ехал помедленней, но Ичан, подмигнув, махнул им рукой: дескать, гиблое дело, он по-другому не умеет, или так, или вовсе никак.

Пожав плечами, они смолкли.

На каком-то узком и тесном повороте попалась навстречу телега из другого села, возвращавшаяся от помола, с мукою. Еле разъехались. Телега с мукой встала; ехавший на ней старикашка — видно, глуховатый — смотрел им вслед, раскрыв рот.