Л. Аккерман - Лики любви

Но страшный день миновал, одиночество не тяготило Марту. Наоборот, она наслаждалась им и путала со свободой, хотя единственным пленом, невольницей в котором она была заточена, была ее собственная голова. За три года многое изменилось. Надо ли говорить о том, что Марта почти полностью ассимилировалась, выучила язык, на котором очень скоро, помимо слов, стали приходить ее мысли. Она многое изменила в своей внешности (привожу здесь этот, как могло бы показаться на первый взгляд банальный факт именно от того, что таковым он не является, ибо внешность свою Марта решила изменить уже после становления ее нового «Я», и таковой ритуал вовсе не способствовал становлению новой личности, он был как раз его прямым и неотвратимым следсвием). Марта стала штатным переводчиком, и за три годы объездила практически весь мир. И однажды трап самолета, на котором летела героиня этой главы, коснулся родной, но оставленной некогда прежней Мартой Польши. И хотя запах во всех аэропортах мира одинаков, что-то особенное, едва уловимое почувствовала Марта в этом запахе, и запах этот именовался самым субъективным на свете запахом – запахом Родины. Марта уже не была прежней, но и новая личность Марты, выстроенная не столько обстоятельствами, сколько волей, сосредоточенной в этой женщине средних лет, начала рушиться в запахах аэропорта родной, покинутой, но вновь обретенной Польши, словно снеговик в согревающих теплых весенних лучах. Марта поехала на совещание вместе с коллегами, но переводя чужие мысли с одного, чужого теперь итальянского языка на свой, теперь снова родной польский, она не могла уйти от мыслей собственных, которые не приходили к ней ни на одном языке мира, но зарождались где-то в душе, и от них, то тепло разливалось по телу, то холодные мурашки бегали по спине и нервно подергивались плечи в волнении и трепетном ожидании. После совещания Марта взяла такси, отпросившись у началька (ей пришлось пропустить считающийся в таких случаях почти обязательным банкет) и сказала таксисту свой прежний адрес. Подъезжая к дому, к бывшей любимой и родной, но три года назад возненавиденной квартире, сердце Марты затрепетало, а дыхание стало прерывистым.

Разговор с мужем был недолгим вопреки тому, что можно было бы ожидать в такой ситуации. Они просто стали друг другу чужими людьми. Но Марта, со свойственной уже новой Марте последовательностью и упорством, приняла решение не отступать. Она вернулась в Италию, но лишь затем, чтобы уладить все формальности, необходимые для возвращения на родину. И она вернулась. Но то, к чему она так стремилась, то, чего она ждала от этого возвращения, она так и не нашла, ибо прошлое отреклось от нее по ее же собственной инициативе, а вот назад принять уже отказывалось. И тут снова, словно три года назад, но уже с новой, созревшей силой Марту охватили страх и отчаяние. Кто она? Кем стала, отрекшись от своей жизни, от своего прошлого, как неизменного свидетеля подлинности истории человека в этом мире? И вот тогда Марта пришла к Еве и заявила ей о том, что наше прошлое – властвует над нами, что мы его заложники и рабы. Но самое главное – человек не может существовать без своего прошлого.

Только что, мой дорогой читатель, я рассказал тебе историю Марты, с такой легкостью отрекшейся от своего прошлого, которое не приняло ее возвращения. Ее истории можно посочувствовать, запомнить ее и не совершать подобных ошибок, но посылка данной ошибке находилась не в действии, а в мыслях, именно в том месте, где она обычно и зарождается. Марта ошибалась не только в том, что считала, будто одного желания человека достаточно для того, чтобы попрощаться с его прошлым, с его историей, хранящей все события прошедших лет, не только в том, что считала, будто одного такого же желания будет достаточно, для того, чтобы вернуться, она также заблуждалась, полагая, что всегда, на протяжении всей своей жизни, с грузом правдивого и не могущего врать прошлого, той заснеженной тропинке, хранящей наши следы, мы существуем в роли одного человека, с четко обрисованным и неповторимым, и немогущем измениться набором черт.

…Устроившись на дощатом пороге своего спрятанного в лесу никому не известного, разве что местному леснику домика, сидела она, закрыв плечи широкой шалью, с чашкой горячего кофе, с распущенными перед сном длинными волосами, и любовалась на проступившие благодаря близлежащей поляне предзакатные лучи солнца, в это время уже почти не излучающие тепла. Отсвет играл в ее русых волосах, то золотя их, то оставляя чернеть на фоне контрастов, и в непослушной челке чувствовалась особая вольность и сила характера человека-отшельника, добровольно, со всем пониманием, выбравшего жизнь в лесу в полном одиночестве.

…Сосредоточившись перед ответственным прыжком сальто (страховка не натянута над ареной) она стоит в том красивом, черном костюме, стразы на котором мерцают в свете подвешенного у самого потолка вращающегося шара из зеркальной мозаики, стоит, затаив дыхание, мысленно измеряя пульс своего поминутно учащающего удары сердца.

…Уловив скорость, дав ей побродить в крови, она летит по ночному городу на автомобиле, и все, что еще за несколько минут до этого представляло собой светящиеся витрины ночных магазинов, окна домов засидевшихся допоздна людей, огни ресторанов, принимающих посетителей, и просто ночных фонарей, призванных осветить город, который без их помощи был бы скрыт широким раскидистым шлейфом немой ночи, сливается в одну непрерывную полосу света.

…Разбросав на письменном столе сотни перемешанных страниц удавшейся прозы, а также тех слов, которые без всякого сожаления она оставит покояться в мусорном ведре, вот только найдет и разложит их по нужным стопкам пальцами, впитавшими еще не успевшую высохнуть краску, она обдувает новую сцену в создаваемой ею книге, не замечая ни сбежавшего кофе, недовольно фыркающего на плете, ни звонка в дверь назначенного на это время журналиста.

Все это было с ней не на самом деле, и длилось совсем недолго, какие-то скупые несколько минут. Но она переживает эти мгновения, которые происходят только лишь в одном ее воображении, как будто бы они были самой настоящей явью, и после каждого такого преображения, своего рода метаморфозы, происходящей пусть в мыслях, но ощущаемых на физическом и ментальном уровне полноценными эмоциями, она уже не бывает прежней, она чуть-чуть меняется. И так по сто раз на дню.

Едва уловимые, порой незаметные даже для нее метамормозы, зарождающиеся в ее воображении, перекраивают ее личность, и, если не придираться к словам и не пытаться найти исчерпывающей универсальной формулировки, ибо такой просто не существует, то можно смело заявить, что каждую новую минуту нашей жизни мы встречаем, будучи уже немного другими, а значит новыми, доселе не существовавшими людьми, и значит каждую минуту кто-то, кем мы были за несколько мгновений до этого, не выдержав наступивших внезапно неожиданных изменений, исчезает. Человек есть то, что он представляет собой в данный момент. Это может быть момент совершеннейшего преображения. И этот человек может просуществовать не более минуты, не более мгновения, и никто никогда так и не узнает о том, что он был. А единственный, кому могут быть адресованы все вопросы, в той или иной степени заключающие в себе главный вопрос «Кто же мы есть?», кому есть смысл их адресовать в виду того, что только он может ответить на данный вопрос, только он, а отнюдь не наше прошлое, кому мы привыкли предъявлять претензии и перед кем становимся с недовольным вопрощающим видом, он – настоящий момент может ответить на этот интригующий вопрос. И каждый новый миг мы будем получать у него новый ответ.