Бертран Блие - Вальсирующие, или Похождения чудаков

Нашу подружку эти воспоминания приводят в такое состояние, что я начинаю испытывать серьезное беспокойство. И действительно, она ни с того ни с сего взвивается, хватает парики и начинает ими подтираться. «Мадам Кардан! – вопит она, оперируя рыжим париком. – Я вам приготовлю парик к Троице. Увидите, будет нечто! Такой же пышный, как грива, мадам Кардан! – И начинает биться в истерике. – Вашему мужу очень понравится. Он скажет, что вы в нем великолепны! Я начиню его чесноком. Запах будет как в сортире! – И пошла пуще прежнего: – Вы спрашиваете, не новинка ли это из Парижа? Конечно! От Диора для уик-эндов на курорте! Ваш муженек теперь запросто заделает вам сосунка! Ваши трубы, оказывается, не забиты! В сорок лет иметь детей еще не поздно! А с такой гривой вам и двадцати не дадут! – Она брызжет слюной, которая заливает парики и валяющиеся на полу волосы. – Чао, мадам Кардан! Плевать я хотела на ваши чаевые! Я смываюсь с двумя парнями, от которых дурно пахнет! И пусть сдохнет ваш младенец, о котором вы так мечтаете! Вы столько болтали о нем, пока он был еще в проекте! Вы мне обрыдли с ним еще до его рождения, еще до того, как сперматозоид попал в яйцеклетку. На свете уже столько детей, столько засранцев!»

У этой психопатки настоящий припадок! И тут она начинает сбрасывать на пол подставки для париков, кидать их в зеркала. Стоит такой шум, что можно разбудить весь город. Чтобы ее унять, бросаемся за ней, но разве ее ухватишь? Груда битого стекла все увеличивается. А тут еще Попи начал выть в клозете. Кричит и Пьеро. Настоящий бедлам!.. Ничего не остается, как пустить в ход пушку. Прицеливаюсь. Трах! И всаживаю ей зернышко в икру. Мари-Анж грохается со стонами на пол. Мы усаживаем ее во вращающееся кресло, откидываем назад спинку, словно намерены мыть голову.

– Очень сожалею, – говорю. Она заливается кровью и цепляется, как осьминог, за нас руками. Приходится перевязать ее ногу полотенцем, которое краснеет на глазах.

– Возьмите меня с собой, – умоляет она. – Не бросайте! Я вам не помешаю. Буду готовить еду, стирать, всё! Можете меня трахать, сколько вздумаете! Заедем только ко мне и заберем мои сбережения. В глубине шкафа в коробке из-под вафель лежит тысяч пятьсот…

Мы поспешно очищаем кассу парикмахера и сматываем удочки. Мари-Анж стонет. Но нам не до сочувствия. Заскакиваем к ней на секунду, чтобы взять из коробки деньги, и спешим раствориться в ночи. Честно говоря, мы не очень-то гордились собой.

Скорее чувствовали себя ничтожествами. Но не потому, что совершили кражу. Мы просто чертовски устали. Особенно от этой странной девахи, которая в конце концов нас сразила. Оказалась симпатичной, но весьма опасной шлюхой. С нею легко было попасть в беду. К таким девкам испытываешь жалость. Но еще большую радость, когда оставляешь ее где-то позади, и перед тобой во всю ширину шоссе бегут одни автомашины. В конце концов мы поняли, что, если станем ее жалеть, это принесет нам несчастье. Ты словно склоняешься над пропастью: так и тянет туда, и чуть появится головокружение, как можно запросто сверзиться вниз.

Нечего сказать: раствориться в ночи! По ночам холодно. Дуют сквозняки. Роса проникает под куртку. Она достает вас даже в самом городе, хотя там нет ни травы, ни деревьев, а только каменные дома, полно грязи и запаркованных машин с бензиновыми лужами под ними. А когда тебя только что остригли, холодно особенно.

Мы не знали, куда направиться среди этой окаянной ночи. Мне даже не хотелось думать о том, где бы отдохнуть. Просто было на все наплевать. Лезть из кожи вон совсем не хотелось. Я чувствовал себя полным тупицей. Мой интеллект спал, и я лишь двигался вслед за Пьеро, которому было все равно, куда идти.

Никогда мы не были так богаты, но это нисколько не улучшало настроения. Мы просто не привыкли к мысли, что у нас много денег. От них у нас распухли карманы. Но что можно купить в два часа ночи в такой дыре, как Тулуза?.. Да еще ведь нужно было хотеть купить. Мне же больше хотелось блевать. Во рту остался привкус неудачи, горечи и какой-то мерзости. Да еще никак не выходила из головы эта шампуньщица. Словно поперек горла встала. К сожалению, невозможно даже с помощью пальца очистить желудок от неудобоваримых воспоминаний. Приходилось привыкать к этой тошноте, как к другу. И вот мы тащимся, как больные, по аллеям без каштанов, без акаций и лип. Уже совсем готовые вернуться в «Салон-парикмахерскую», чтобы забрать шампуньщицу, и ожидая для этого бог знает какого сигнала, пинка под зад, чтобы начать действовать. Словом, еле передвигаемся на усталых конечностях. Внезапно слышим именно то, что ждали, – полицейскую сирену, которая промчалась в другой конец города. Сирена эта прозвучала совершенно неприлично в тишине квартала. Но она спасла нас.

– Следуй за мной! – сказал я Пьеро.

И, словно психи, мы бросились вперед вдоль застывших по бокам машин. Сворачиваю налево, затем направо, стараюсь избегать фонарей на бульваре, ведущем неизвестно куда. Это похоже на кросс по пересеченной местности. Выскакиваем за подстанцией. Спускаемся вниз по улочке, обсаженной особняками, и оказываемся перед стандартной застройки домами. Минуем три двора, одну помойку, задеваем крышку, которая начинает кружиться как юла. За нами увязывается стая собак. Прибавляем ходу, чтобы отделаться от них.

– Ты куда? – спрашивает Пьеро, следуя за мной по пятам…

Заткнись, болван, я знаю тут каждый закоулок! Мне нелегко бежать. Эта неистовая сучка подсекла меня. Сожалею, старина, но сейчас не до разговоров. Я не могу отвечать даже на вопросы приятеля, который трусит рядом и сходит с ума от страха.

– Скажи, Жан-Клод, куда ты?

Не хнычь, мы прибыли. Вот эти дома из розового кирпича.

– Стаскивай корочки, – говорю ему.

Он больше не задает вопросов. И следом за мной снимает сапоги. Лезем вверх по лестнице, затем топаем по расписанному на испанском языке коридору. Сквозняк шелестит жирно разрисованными листками. Какой-то новорожденный придурок начинает орать, словно его окунули в купель. А ведь в носках никто нас не должен слышать. Силы наши на исходе. Перед дверью с нарисованным мелом номером «324» вынимаю ключ. Пьеро, затаив дыхание и выпучив глаза, наблюдает за мной. Тихо закрываю за собой дверь. Кто-то уже наверняка выглянул в коридор позыркать глазами.

Ничего удивительного: это квартал привратников. Вокруг живет целый сонм консьержей! У этих людей фантастическая способность все слышать. А чтобы делать это еще лучше, они надевают специальные аппараты. Настоящее гестапо слухачей! Если бы вы знали, сколько у них времени уходит на обследование своих ушей – самых классных в департаменте! Чтобы извлечь из них серу, они используют палец, ручку, спичку, вязальную спицу. Больше всего на свете они боятся, что могут образоваться пробки. Ведь тогда они не смогут услышать, что происходит за тонкими стенами помещения. От их внимания не ускользнет ни симфония шепчущих ртов, ни рыдания, ни стоны, ни скрип дверей, ни шлепанье голых пяток по коридору, ни скрип кожанки обнимающейся пары. Собиратели ночных звуков складывают их на зиму, чтобы тогда, в спокойное время года, когда туман заглушает все вокруг, вкушать по капле пережитые впечатления. И пусть подохнет мир! Ведь тут живут бдительные сторожа, им все видно, даже когда они сидят у телика и не замечают, что происходит на экране!