Евгений Лапутин - Студия сна, или Стихи по-японски

То, что они были заняты мороженым, оказалось очень кстати. Не выдавая себя, из последних сил, правда, Пикус мог еще создавать видимость, что является всего лишь безобидным пешеходом, с алчным наслаждением при этом продолжая за ними наблюдать.

Иной ревнитель нравственности и чистоты смог бы, пожалуй, в этом украдливом и жадном разглядывании заподозрить что-то биологическое, похабное и развратное, но ничего этого, конечно же, не было и в помине. Было вдохновение. Было облегчение. Была нежность. Было чувство, что теперь, после появления двух этих волшебных девочек, надо все делать осторожно: думать, говорить, шевелиться. Было бы непоправимой катастрофой как-то спугнуть их. Мороженого оставалось еще много, а ели они его медленно. Надо было успеть что-то придумать, чтобы они, долизав, не обмакнули в рот свои сладкие пальчики, не посмотрели на него равнодушно, мол, спасибо за внимание, но нам пора.

Но как же им было рассказать, что все в них: удивительная неотличимая схожесть, общее дыхание, солнечный нимб над головами – является долгожданным доказательством существования идеального параллельного мира, с зеркальной поверхности которого так ловко они соскользнули!

Он что-то сказал им, совсем, между прочим, невпопад, и Эмма вежливо поинтересовалась природой акцента.

– Я из России, – ответил он.

И щекам вдруг стало жарко от лжи: ведь девочки могли догадаться, что он – безымянный самозванец, призрак, который своим существованием пародирует жизнь, а настоящий Адам Янович Пикус продолжает по-настоящему жить в настоящей России.

– Впрочем, это довольно сложно объяснить, – добавил он.

– Нам говорили, что мы тоже откуда-то из тех краев, – довольно равнодушно сказали они по-английски, хотя, впрочем, может быть, сказала лишь одна из них, с доскональной точностью озвучивая мысль второй.

– А что, если нам поболтать на нашем родном языке, ни одна местная сволочь не догадается, о чем мы здесь шушукаемся, – предложил Пикус по-русски и по тому, как они недоуменно переглянулись, тотчас же осознал, что девочки не поняли ни слова.

– I told that… И так далее, – аккуратно перевел им самого же себя Пикус, по дороге посетовав, что «chatting» и «шушукаться» все же не одно и то же.

Что-то еще и еще; какой-то невпопад вспомнившийся и только поэтому прозвучавший анекдот про каких-то дрессированных медвежат, в котором – о, стыд! – вдруг так некстати открылся второй, совершенно неприличный смысл, прекрасно понятый, судя по быстрому перегляду, обеими девочками.

– Только, умоляю, пока не уходите, – взмолился Пикус, но они и так никуда и не собирались.

Он, что называется, пыжился, старался держаться бодрячком, но сестры либо молчали, либо отвечали куцыми междометиями, будто в их горяченьких сладеньких ротиках больше одного слова зараз не помещалось.

Нет, не было ни малейшей возможности словами описать тот снегопад в душе – внутри теперь все порхало, искрилось. Пикус окончательно решил для себя, что если они встанут и уйдут, то он немедленно прекратит жить, и вовсе не надо было для этого прибегать ко всем этим издревле известным способам, а следовало только сказать своему сердцу, чтобы больше не шевелилось.

– Мы, кстати сказать, ищем работу, – вдруг сказали девочки, – может быть, у вас что-то найдется для нас?

Пока они не передумали, следовало быстро им сообщить, что уже давно, очень давно он ищет именно двух молодых барышень для помощи в ведении дел, и это, вероятно, судьба или взаимное везение, нет, лучше сказать, удача, безусловная, невероятная удача, даже счастье, да, вот именно – счастье, что все они вот так случайно столкнулись, только не подумайте о чем-то неприличном и постыдном, этого – ни-ни… И Пикусу казалось, что он уже говорит все это, а на самом деле рот его лишь беззвучно открывался, издавая шипение, а на глазах закипали кристаллы чудесных слез.

Он очень быстро выдал себя, вернее, тот свой панический страх потерять сестер. Еще в машине, телепатически подуськанная Эммой, Ю спросила его о том, что им придется делать и какова будет оплата, и Пикус слишком уж поспешно ответил, что уверен заранее, что им все придется по нраву.

Очень быстро развеялись неприятные опасения и подозрения, что их новый знакомец Адам Пикус – сумасшедший насильник. Его огромная квартира была слишком светла и слишком лишена тех скрытых признаков порочной маниакальной телесности, какие, скорее, не обнаруживаются, но безошибочно чувствуются. Более того, когда девочки попросили соизволения воспользоваться его душем, он не только ответил радостным согласием, но даже, дабы не смущать их, ушел на улицу.

На улице стало легче. Теперь было время, что называется, чтобы прийти в себя. И, конечно же, не было ни малейших страхов, что девочки окажутся опытными воровками, которые с цинизмом и хладнокровием, столь присущими преступникам с приятными лицами, сейчас вынесут из его дома какие-то ценные и по-настоящему дорогие безделицы. Да что там говорить – он бы и сам отдал им все взамен за их согласие не покидать его, ибо только с их появлением вдруг произошло долгожданное объединение с самим же собой и затихли мучительные ощущения собственной неприкаянной раздвоенности.

Что касается девочек, то им, конечно, столь необъяснимое радушие их нового знакомца, конечно, показалось весьма странным. Попробуй Пикус прояснить им ситуацию, они вряд ли хоть что-либо поняли.

К слову сказать, истолкование его бескорыстия, непонятного, конечно, но, на их взгляд, неопасного, совершенно расходилось с напутствиями сестры Катарины, которая, расставаясь, шепнула им на ушко, будто по большому секрету, чтобы они сторонились всевозможных мерзавцев, озадаченных лишь одной развратной, ничтожной целью. Может быть, помня об этом, убедившись к тому же, что Пикус отошел от дома на достаточное расстояние (они проследили за ним из окон), девочки произвели беглую, но внимательную инспекцию его жилища.

Не было обнаружено ничего предосудительного и подозрительного: никаких порнографических открыточек и журналов, никаких скабрезных книжек, никаких однозначных подручных приспособлений. Зато глянцевели на книжной полке альбомы по живописи, этажом ниже, подтверждая российское происхождение хозяина, стояли сочинения неизменных T&D [13], на тумбочке в спальне ничком, распластав крылья, лежала «Теория познания и самоидентификации» Роберта Рамма рядом с толстой и бесполезной «Орфографией сновидений» знаменитого д-ра Менцовича и вычурным сочинением «Как убить и не быть убитым в ответ» профессора криминалистики Хофмана; в платяном шкафу, выстроившись в очередь, колыхалась дюжина превосходных костюмов, под каждым из которых гуталиновым блеском полыхала пара ботинок. Если придираться, то хозяину можно было бы лишь попенять на присутствие в доме штопора, рукояткой которого был знаменитый писающий мальчик.