Виктор Ерофеев - Бог X.

– Вас полощет Николай Борисенко, который сбежал от вас в Ном. Распустили местную мафию. Собираете с нее дань.

– А ты посади Борисенко на мое место – думаешь, он был бы лучше меня? В России власть, как бешеная корова. Раз оседлал ее, держись крепче! Не то – пиздец.

– Теперь понятно, почему вас не любят на Аляске, – сказал я.

Губернатор выпил залпом рюмку коньяка:

– Ты что такое говоришь! – возмутился он. – Кто не любит? Прежний губернатор Аляски был мой френд. А новый… Я прилетел в Анкоридж, он встретил меня в аэропорту, выпили кофе, он и говорит: мне пора ехать. Я развернулся и улетел. Зачем мне такое неуважение?

Речь зашла о расовых проблемах на Чукотке.

– Они были. Я их решил. Это моя главная заслуга. С эскимосами непросто. Заносчивы, считают себя избранным народом. Американцы от них откупаются, а мы заставили их работать. Приезжай, посмотри наши рыболовецкие хозяйства! Образцовые!

Губернатор надел узкий плащ, застегнулся. Пуговицы торчали у него на груди, как ордена.

– А как же туннель через Берингов пролив?

– Ты знаешь фантазии Джима Стимпфла? Хороший мужик, но наивен, как все американцы. Туннель будет через 1000 лет… В общем, приезжай! – губернатор тряхнул мне руку.

– Спасибо, не приеду, – ответил я.

– Ну, как острова? – спросила Берни.

Мы сидели в местном ресторане. Над Беринговым проливом струи фейерверка били в белую ночь. Ном праздновал 100 лет золотой лихорадки. Все гуляли. С утра играл шотландский оркестр, затем – ритуальные эскимосские танцы под бубны. Виктор, Джим, Берни, их дети, я, даже редакторша Нэнси – все танцевали, превращаясь то в охотников на китов, то в детей медведя и эскимоски, с медвежьими ушками.

– Привет тебе от Патрика, – сказал я.

– Спасибо. У нас гости, – сказала Берни. – Узнаешь?

Человек в красной кухлянке кивнул мне.

– Вы из музыкальною ансамбля?

– Отчасти.

– Стойте! – вспомнил я. – Вы предложили старшему брату поменяться женами. А он?

– Не поменялся. Тогда я сразу его убил.

– Откуда эта жестокость? – нахмурился Виктор Голдзберри.

– Если убийство – кульминация соперничества, – примирительно улыбнулся человек в красной кухлянке, – то это – красиво.

– Не понимаю вашей логики, – сказал Джим. – Принесите нам еще по пиву! – крикнул он официантке.

– Младший брат стал тренироваться, чтобы отомстить мне за старшего. Мы сражались на копьях целый день. Он устал, но к вечеру сломал мне ногу. Я упал, говорю с земли: – «Возьми всех моих женщин. Эти женщины похищены: кто со звезд, кто здешние». Он взял одну женщину. А я – только кастрюльку. Остальных женщин я раскидал в разные стороны. Попрощался и полетел. Я счал маленький-маленький…

– Сначала видны были кончики рук, ног и голова, – подхватила Берни. – Потом одна лишь белая заплатка на груди. И кастрюлька. И превратился он в луну. С тех пор луна появилась.

… год

Россия бредит Востоком. Двуглавый российский орел преобразился. Если со времен Петра его голова, смотрящая на Запад, была холеной и сытой, и глаз у нее горел, а восточная половина выглядела синюшней курицей, над которой все потешались, то теперь наоборот: западная голова оскудела и повисла на слабой шее, глаз потух, а восточная половина оживилась, расцветала всеми цветами радуги, наполнилась содержанием и потребовала усиленного питания. Кормление восточной головы приняло сакральный характер. Над Востоком теперь не принято иронизировать. В него верят по-русски, от всей души. Это больше, чем мода, и больше, чем увлечение. В сущности, это путь к себе.

Чем может привлечь Запад русского человека? Мерседесом и джинсами? Запад, у которого уже сто лет, как умер Бог, русского не удовлетворит. Верлен сказал о Рембо: мистик в состоянии дикости. Русскому нужна мистика в действии. В отличие от европейца, заложника фиктивной свободы выбора, поверхностного активиста, он всегда полагался на судьбу, но никогда не находил в себе сил быть последовательным в этой вере. На бога надейся, а сам не плошай!

Плошай! Вот новый девиз.

Надоело европейское представление о времени, пространстве и возможностях. Европейцы мыслят категориями. Вслед за Кюстином, они убеждены, что русский человек им неудачно подражает, а он живет в ином измерении. Кажется, лопнула какая-то преграда, и Москва наполнилась восточным содержанием. Она всегда была восточной столицей, но забывала об этом. Такого напора Востока не знал серебряный век, обольщенный «жапонарией» эстетствующего журнала «Мир искусств», но выплеснувший из себя на самом деле всего лишь Рериха.

Восток – это мистика и магия. Восток непобедим. Восток – если не опиум, то в любой случае приказ судьбы. Восточные гороскопы стали неотъемлемой частью русской жизни. Если раньше как Гитлер, так и НКВД интересовались Тибетом с точки зрения тотальной власти, то теперь гороскоп – это форма экзистенциального компромисса. Я поверил – остальное устроится само по себе. И всем почему-то ужасно хочется, чтобы Христос в своей земной жизни те засекреченные двадцать лет, которые выпали из канона Евангелия (с тринадцати до тридцати трех) прожил на Тибете.

Русский Восток насквозь придуман, но не по деталям, а по глобализму воображения. Русский человек всегда чувствовал себя незащищенным. В восточных бойцовских искусствах он увидел возможность себя защитить. В этике самурая – обрести совсем уже потерянное представление о чести. Из врага («В эту ночь решили самураи перейти границу у реки…») «человек оружия» превращается в модель поведения. Русская честь, как и русский фольклор, не работают. На пепелище возникает представление о совершенной форме перевоплощения – на самом деле, новой форме подражания. Восток – дело тонкое. Этот трюизм знает всякий русский, который смотрел фильм «Белое солнце пустыни». Женщина в русском воображении должна быть идеально покорна.

С одной стороны, нынешняя мода на все восточное – западное изобретение, суши-бары пришли к нам из Нью-Йорка, а не из Токио, мы стали буддистами под косвенным влиянием New Age (в свою очередь, как полагают, выдумкой балканских фашистов); наша буддистская эксклюзивность иллюзорна, восточная мистика уже надоела Европе, где каждый итальянский футболист клянется Буддой. Но, с другой стороны, мода на все восточное не подлежит в русском сознании никакому осмыслению, что говорит о том, что она все-таки спонтанна. Отечественные, избалованные своими первоклассными учителями, востоковеды, с которыми я говорил, с этим повальным явлением не хотят иметь ничего общего и брезгливо не желают его анализировать. Они не читали «Охоту на овец». Они только слышали, что это неважная литература. Но пойди докажи, что это «так себе». Поднимется гул негодования. Могучий порыв оказался без аналитиков. Зато многочисленные участники забега на Восток обрастают все новыми бегунами.