Томас Вулф - Домой возврата нет

Она опять подняла руку, уперлась другой в бедро и снова повернулась, завершая круг самопоклонения. Поворачивалась не спеша, восхищенно любуясь собой, и вдруг изумленно ахнула, даже вскрикнула испуганно и в тревожном порыве схватилась рукой за горло: оказалось, она не одна, подняв глаза, она встретилась взглядом с дочерью.

Молодая девушка — тоненькая, безупречно сложенная, невозмутимая и прелестная, вошла через ванную, которая соединяла их комнаты, и, захватив мать врасплох, неподвижно застыла на пороге. Мать густо покраснела, долгую минуту они смотрели друг на друга, — мать, безгранично смущенная, пылала виноватым румянцем, дочь, невозмутимо спокойная, смотрела и одобрительно и насмешливо, как человек, умудренный жизнью. А затем в их скрестившихся взглядах будто вспыхнула какая-то искра.

Словно поняв, что ее разоблачили и словами тут не поможешь, мать вдруг запрокинула голову и рассмеялась звонко, от души, тем истинно женским смехом чистосердечного признания, который неведом другой половине рода человеческого.

— Ну что, мама, это недурно выглядело? — слегка усмехнулась дочь, подошла и поцеловала ее.

И опять Эстер беспомощно, неудержимо расхохоталась. А потом, освобожденные этой удивительно емкой минутой от необходимости еще что-то говорить и обсуждать, обе разом успокоились.

Так была разыграна вся потрясающая комедия Женщины. Слова излишни. Говорить больше не о чем. Все уже сказано в один безмолвный миг полного, совершенного понимания, взаимного признания и сообщничества. В мгновение ока раскрылся целый мир их пола, вся женская подноготная — мир безмерного коварства и неукротимой насмешливости.

А огромный ничего не ведающий город все так же грохотал вокруг их потаенной кельи, и ни единый мужчина из миллионов его жителей не подозревал об этой изначальной силе, более могущественной, чем все города, и древней, как сама земля.

И вот начали съезжаться гости. Привычную тишину поминутно разрывала пронзительная трель электрического звонка у двери. Люди все прибывали и входили в комнаты привычно, непринужденно, — сразу видно, старые друзья. В прихожей и в парадных комнатах нарастал слитный многоголосый говор — переливчатый смех и торопливые возбужденные возгласы женщин смешивались с более глубокими и звучными мужскими голосами. Все это растекалось плавно, как масло, равномерно, неумолчно. С каждым резким звонком, с каждым хлопаньем входной двери в общий хор вливались новые голоса и смех, новые веселые возгласы, полные привета и радушия.

Теперь уже все жилище Джеков, от парадных комнат до самых дальних, распахнулось для гостей. Людской поток переливался взад и вперед, кружил по прихожей и спальням, по большой гостиной и по столовой, образуя неожиданные красочные узоры. Женщины подходили к хозяйке и целовали ее с нежностью давних любящих подруг. Мужчины, то увлеченные серьезным разговором, то перебрасываясь шуточками, входили в кабинет хозяина и вновь выходили.

Эстер Джек, сияя глазами, сновала повсюду, приветливо встречала всех и каждого, с каждым успевала поговорить. Во всей ее повадке сквозило восторженное изумление, словно она верила, что чудесам не будет конца. Она сама пригласила всех, кто здесь был, и, однако, с каждым говорила так, что казалось, она даже растерялась от радости при такой нежданной счастливой встрече со старым другом после долгой разлуки. Голос ее от волнения звучал громче обычного, а минутами даже чуточку пронзительно, лицо разгорелось, она так и сияла, и гости улыбались ей, как улыбаются взрослые счастливому ликующему ребенку.

Многие расхаживали теперь с бокалами и рюмками в руках. Иные беседовали, прислонясь к стене. Какие-то почтенного вида люди, облокотясь на каминную полку, увлеклись нечаянно вспыхнувшим спором. Сквозь толпу мягко, словно на бархатных лапках, проходили красавицы с шелковистыми обнаженными спинами. Молодежь собиралась отдельными тесными кружками — этих влекло друг к другу колдовство молодости. Всюду смеялись, болтали, наклонялись, чтобы наполнить бокалы замороженными напитками, бродили вдоль нагруженного всяческими соблазнами обеденного стола и огромного буфета с видом тревожным и неуверенным, как бывает, когда теряешься перед выбором: сразу ясно, человек рад бы всего отведать, все перепробовать, но понимает, что ему это не под силу. А проворные улыбающиеся девушки были тут как тут, подавали все, что ни спросят, и уговаривали взять еще хоть немножко. Короче говоря, тут было на что полюбоваться — и белое, и черное, и золото, и власть, и богатство, и очарование, и снедь, и питье.

Эстер Джек весело оглядывала полные народу комнаты. Она знала, тут поистине собралось изысканнейшее общество, все лучшее, чем мог похвастать город, самый цвет по уму, положению и красоте. И их все прибавлялось. Вот в эту самую минуту явилась мисс Лили Мэндл — высокая, огненная красавица — и порывисто прошла по коридору сбросить манто. А следом вошел Лоуренс Хирш, банкир. Он небрежно отдал пальто и шляпу горничной и, раскланиваясь направо и налево, пробирается сквозь толпу к хозяйке, его костюм и манеры безупречны, в каждом движении — привычная властность. Пожал ей руку, легонько поцеловал в щеку и говорит холодновато, насмешливо (это сейчас модно в Нью-Йорке):

— Вы очаровательно выглядите, дорогая, я не видел вас такой с тех самых времен, как мы с вами отплясывали канкан — помните?

И пошел дальше, лощеный, невозмутимый, весьма примечательная фигура. Густые волосы его прежде времени побелели, и, странное дело, от этого чисто выбритое лицо с правильными чертами кажется очень моложавым, почти юным. Немного утомленное, но самоуверенное, лицо это выражает бессознательное высокомерие, таков отпечаток огромной власти, которую дает богатство. Он прошел через толпу — усталый, деятельный сын человеческий — и занял свое место, принял на себя, сам того не замечая, всю полноту власти.

Меж тем Лили Мэндл вернулась в большую гостиную и неторопливо направилась к миссис Джек. Эта наследница мидасовых богатств была высокая, смуглая, с буйной гривой черных кудрей. Глаза под тяжелыми веками, в сонном и, однако, выразительном лице — неуемная гордость. Изумительная женщина, все в ней поражало взгляд. Великолепное платье, скроенное из ткани цвета тусклого золота, облегало ее, как перчатка, обрисовывало всю ее высокую, соблазнительно пышную фигуру. В этом одеянии Лили Мэндл была точно прекрасная статуя, и пока она, медленно, томно покачиваясь, шла по комнате, все мужчины неотрывно следили за ней глазами. Она склонилась к маленькой хозяйке дома, поцеловала ее и глубоким звучным голосом с неподдельной нежностью спросила: