Владимир Высоцкий - Черная свеча

— Молчи, пидор! — небрежно раздалось в ответ.

Вадим двумя руками поймал за воротник нахала, но тут же получил пинок в колено от другого зэка и увидел оскаленные зубы, словно тот собирался его укусить.

«Опять западня!» — Вадим хотел ответить на этот пинок. И тогда третий зэк, лица которого он не успел разглядеть, сказал:

— Сядь, Аполлон! Совсем не обязательно стараться выполнять ментовский заказ. И ты сядь, Фартовый!

Голос был спокойный, властный. Особенно хорошо сыграна властность: она словно дарована обладателю голоса самой природой. Все сели в напряженном ожидании. Упоров всматривался в человека с таким значительным баритоном, стараясь вспомнить, где он мог видеть это не рядовое, надменное лицо с косыми складками над тонкой переносицей и резко очерченными ноздрями.

— Мы приходили за твоими руками, — напомнил человек.

— Ты был с Салаваром. Как же он тебя окликнул? Митрофан? Митяй? Мирон! Ты — Мирон!

— Не говорю — «здравствуй»: мне приятно видеть тебя без культей. Но рук ты лишишься.

— Фартовый, — неожиданно вмешался тот, кто пнул его по колену, — на Берелехе я кончил трех воров, четвертого не дорезал. Как считаешь — должны меня того…

— О чем ты говоришь?! — с издевательским возмущением возразил Упоров. — Ни в коем случае: ты же четвертого не дорезал!

Аполлон подумал и сказал:

— Глохни, фраерское отродье!

— Рискуешь, — предупредил его Мирон. — Он бьет так, что голова прилипает к заднице, а уши находят в Аргентине.

Аполлон вопросительно сощурился.

— Да нет, это не лагерь, — покачал головой Мирон, — есть такая страна в Южной Америке. Вообще, сиди и слушай. Ты продолжаешь водиться с ворами, Фартовый?

Упоров не стал отвечать, перевел взгляд на третьего зэка, породистого, крупного, с крутым подбородком американского конгрессмена и тонкими губами кота-сутенера. Дышал он нервно, прерывисто, так дышит пойманный с поличным карманник.

— Тихоня, — отрекомендовал его уловивший внимание Упорова Мирон, — борец за дело мира и социализма. Так ты мне не ответил про твои отношения с ворами?

— Это тебя не касается!

— Они скоро вымрут. Анахронизм…

— Онанизм, верно? — не утерпел Аполлон.

— Дурак! Тебе сказано — молчать! Анахронизм. И перестань обнажать порочные наклонности.

— Все равно расстреляют…

— Не каркай! Мы резали их в порядке самозащиты, что подтвердят представители администрации.

На дураковатом лице Аполлона появилось подобие улыбки, и он с видимым удовольствием занялся обдумыванием понравившейся мысли.

— Постарайся погрузиться в глубину моей идеи, — попросил Упорова Мирон, окончивший с отличием Казанский университет. — Воровской век кончился. Они уже доедают сами себя. Грядет век сучий, хотя мне и не нравится это название. Поджог, ограбление церкви станут рядовыми преступлениями в обществе будущего, школьники начнут грабить школьников, родителей. Потомство тех, кто выйдет из лагерей, пойдет по их стопам, и постепенно людей, желающих взять, станет больше, чем тех, кто может производить. Производители вымрут быстро. На планете образуется государство ссученных воров! За нами потянется Африка, Южная Америка, Ближний Восток…

Он сделал паузу для того, чтобы проверить произведенное впечатление, и подвел итог:

— К началу следующего столетия мы ссучим весь мир! Модель будущего, как это ни парадоксально, формируется в нынешних лагерях.

— Ты, конечно, Ленин?!

— Пока я — заключенный Мирошниченко. Пока! Большевики пришли к власти, потому что не знали, что такое совесть и жалость. Не пощадили даже Бога. Сегодня только от них исходит вся правда, вся истина, не подлежащая обсуждению. Они сняли с ленивых россиян груз ненужного умствования, ограничив их действия созидательным трудом во благо государства и поднятием правой руки при голосовании за большевистскую политику. Коммунисты научились управлять стадом и никогда не допустят, чтобы стадо стало народом, потому что тогда наступит крах!

По последней фразе Упоров ощутил — сучий пророк любит коммунизм временно.

— Во всех трудах моего вождя, надеюсь, ты понимаешь — о ком идет речь, выражена ненависть к собственнику, доброжелательность к члену коллектива. Глубокую значительность этого факта раскрывает простая арифметика: частник, собственник — есть единица, а член коллектива — частичка ноля, из которых состоят миллионы поддерживающих политику партии и правительства членов общества. Гений Ленина строил будущее, он думал за нас!

Сучий пророк посмотрел на зэка с ленинской хитринкой, но всему было видно — он прячет от него главное откровение.

— Именно поэтому мы все делаем не думая? — Упоров почувствовал некоторый интерес.

— Всегда считал тебя привлекательной личностью, а без рук ты будешь просто симпатяшкой! — Мирон вывел собеседника на нужную стезю и позволил себе немного расслабиться. — Народные массы России все делают бездумно, обходясь без личностного индивидуализма. В том историческая заслуга Владимира Ильича. Но слушай теперь, как плавно вписывается в эту ситуацию не признанный трусливым миром Ницше: «Страдание и без того уже тяжко живущих людей должно быть усилено, чтобы сделать возможным созидание художественного мира небольшому числу олимпийцев». Два гения, произвольно выражая свои мысли, по счастливому промыслу соединились в конкретной программе действий, предоставив нам прекрасную возможность…

— Стать олимпийцами?! — не утерпел Упоров.

Мирон кивнул так, как старый, мудрый педагог кивнул бы любимому студенту, угадавшему ход его рассуждений.

— Ссучив лагерный контингент, мы облегчим себе задачу на воле. Миллионы освободившихся приведут к нам десятки миллионов готовых нас поддержать. Молодых, вороватых, подлых, не знающих родства. Таких не жалко натравить на остальной мир. И они пойдут!

— А дальше?

— Ты что, собираешься жить триста лет? Ты же не ворон, Фартовый. За «дальше» пусть думают те, кто — за нами. Я помогу тебе найти свой путь к Олимпу. Бескорыстно, как будущему товарищу.

Думая о том, что у него сегодня такой богатый на заманчивые предложения день, Вадим уже нащупывал в них единое авторство, но ответил необдуманно резко:

— Ницше говорил и так: «Мне нужно обнести оградой свои слова и свое учение, чтобы в них не ворвались».

На лице Мирона мелькнуло внутреннее намерение получить немедленный расчет за оскорбление. Но, должно быть, перед ним стояла другая задача, и он только дружески похлопал окольцованными руками по колену Упорова:

— Ты читающий негодяй! Ты уже с нами!

— Фраер назвал тебя свиньей! — пискнул Тихоня. Вадим понял — отчего это представительное с виду животное бережет голос. Да и можно ли было назвать голосом то, что напоминало крик раздавленной крысы?!