William Burroughs - Джанки. Исповедь неисправимого наркомана

«Мы-то точно знали, что у этого китаезы осталась заначка. Ну и любым способом пытались заставить проболтаться где именно. Привязали к стулу. Я зажигал спички», – он чиркнул воображаемой спичкой по воображаемому коробку, – «и подносил к его ступням. Тот уперся, продолжал молчать. И так жалко мне этого мужика стало! А тут ещё мой кореш вмазал ему рукояткой пушки по кумполу, лицо залила кровь…» – Джо провел руками от лба к подбородку, изображая хлынувшую красненькую. «Когда это увидел, аж живот перехватило, ну я и сказал: „Ладно, пошли отсюда, оставь парня в покое. Он нам всё равно ничего не скажет“.

Луи – магазинный вор с наглухо слетевшей каской и разболтанными нервами, ходивший исключительно в длинных, поношенных чёрных пальто, благодаря которым внешне выглядел как заурядный, безобидный старикашка. Ему с превеликим трудом удавалось сочетать в себе вора и наркомана. Раздвоение личности у Луи произошло во время очередной отсидки. До меня доходили слухи, что одно время он был полицейским осведомителем, но к моменту нашего с ним знакомства, по общему мнению, Луи вёл правильный образ жизни. Джордж-Грек его недолюбливал, окрестив праздношатающейся скотиной. «Никогда не приглашай его к себе домой, он этим воспользуется. Заявится обдолбанный и полезет к твоим домашним. Для него всё едино, тормозов никаких».

В этой тусовке Джордж-Грек считался общепризнанным арбитром. Он решал, кто прав, а кто – нет. Своей честностью Джордж чрезвычайно гордился: «Я никогда никого не кидал».

Зато кидали его – по крупному, трижды. Ещё один такой эксцесс, и он влачил бы жалкое существование заурядного преступника на вечных побегушках. Жизнь Джорджа свелась к необходимости постоянно избегать каких-либо серьезных осложнений. Никакой торговли, никакого воровства; время от времени он работал в доках. Для человека, который на каждом своём шагу возводит сам для себя искуственные преграды, нет иного пути, кроме постепенной деградации. Когда Джордж не мог достать джанк– а это случалось с ним через раз, он пил и глотал «дураколы».

Массу неприятностей доставляли ему сидевшие на его шее два сына-подростка. В этот общий для всех период джанк-дефицита он, по большей части, был на полуломке, и ни гроша на этих маленьких дармоедов… Клеймо неудачника навек застыло на его лице. В мое последнее посещение Нью-Йорка я не смог найти Джорджа. Тусовка Сто третьей распалась, и ни один из тех, с кем мне удалось переговорить, понятия не имел, что случилось с Джорджем-Греком.

Бледный, худой, невысокого роста человек по кличке «Сторож Фриц» вечно косил под обкуренного. Его досрочно освободили после пятилетней отсидки за покупку дури для одного стукача. Последнему никак не удавалось выйти на серьезную фишку, а тем временем, агенту-куратору срочно требовалось произвести значимый арест. Договорившись между собой, они подняли Фрица до уровня крупного травяного барыги и его арестом сокрушили наркоманскую шайку. Фриц был чрезвычайно доволен тем, что привлек к себе такое внимание и самодовольно рассказывал о своём грандиозном «повязе» в Лексингтоне.

Пед был на редкость удачливым бухоловом – человеком, который всегда поспевал к пьяному первым и исчезал со сцены, когда преуспевший в возлияниях дренч уже валялся в полном отрубе с вывернутыми наружу карманами. Его уловы стали притчей во языцах. К заснувшему пьянице, известному среди работников обслуживающего персонала как «дрых», словно на падаль слетается целая иерархия стервятников. Первыми выруливают основные бухоловы, такие как Пед, ведомые своим особым чутьем. Им нужны только наличные, дорогие кольца и часы. Затем приходят гопники, которые могут спереть всё, что угодно. Они берут шляпу, ботинки и ремень. В довершение сервиса, топорные, бесцеремонно нагловатые воришки попытаются стащить с пьянчуги пальто или куртку.

Пед всегда оказывался первым подле кредитоспособного дренча. Однажды, на станции Сто третьей улицы, ему удалось снять тысячу долларов. Довольно часто его уловы исчислялись сотнями. Если пьяный вдруг просыпался, то он жеманно лыбился и делал вид, что щупает мужика за ляжку, как будто его намерения носили чисто сексуальный характер. Кличку свою получил именно по этой причине.

Он всегда хорошо одевался, предпочитая твидовые спортивные пиджаки и серые фланелевые костюмы. Его облик дополнял легкий скандинавский акцент вкупе с очарованием европейских манер. Ничего лучше для чистильщика пьяниц и придумать нельзя. Работал всегда в одиночку. Удача улыбалась ему, поэтому он жутко опасался возможной порчи. Иногда общение с счастливчиком может резко изменить полосу невезения, хотя, как правило, всё происходит наоборот. Джанки довольно завистливы. По Педовским уловам завистливо стонала вся Сто третья улица. Впрочем, все соглашались, что чувак он свой, правильный, и в незначительных дозах очень даже неплох.

Капсула Эйча стоила три доллара, поэтому для того, чтобы просто волочить ноги, требовалось, как минимум, по трояку в день. Оказавшись в финансовой прострации, я вместе с Роем решил приступить к «чистке дыр». Мы катались по линии, внимательно осматривая из вагона станционные платформы, пока кто-нибудь из нас не вычислял «дрыха», вырубившегося на скамейке. Тогда мы выходили, я вставал перед ним с газеткой, прикрывая Роя, который приступал к осмотру содержимого карманов обьекта. Рой шепотом давал указания типа: «чуть левее», «ну, слишком отошел», «немного назад», «вот здесь, вот так и стой» – следуя которым я медленно передвигался, чтобы совершенно его закрыть. Частенько опаздывали, и пьяный преспокойно посапывал, предоставив нам и заляпанному сажей потолку, любоваться на его пустые вывернутые карманы.

Мы работали и по вагонам. Я садился вплотную с бухим и открывал газету. За моей спиной проскальзывали руки Роя и обшаривали карманы пьяного субъекта. Если он, не дай бог, просыпался, то мог увидеть только две мои клешни, судорожно сжимающие газету. В среднем, за ночь мы тянули на десять долларов.

Обычная трудовая ночь практически ничем не отличалась от этой. Работу начали около одинадцати, в верхней части города на Таймс-Сквер, сев на линию «Ай-Эр-Ти». На Сто сорок девятой улице я заметил «дрыха». Вышли. Сто сорок девятая – станция с несколькими уровнями, весьма стремная для бухоловов, так как здесь множество закоулков, где могут прятаться копы, и прикрыть напарника со всех сторон физически невозможно. На верхний уровень выход только один – эскалатор.

К «дрыху» подошли небрежно, как будто не замечая. Откинувшись к стеночке, раскинув руки ноги, тяжело дыша, на скамье лежал средних лет работяга. Рой присел рядом с ним на корточки, а я, с раскрытой газетой, расположился перед ними.