Кихару Накамура - Исповедь гейши

Управляющий международной пароходной компанией Курокава Синдзиро был также одним из моих любимых посетителей. Жена его сына была музыкантшей, и он хвалился своей невесткой.

Тиба Танэаки, ученый из придворного ведомства по проведению стихотворных состязаний, и профессор Тацуно Ютака из Императорского университета научили меня многому ценному.

Мне никогда не забыть Кубота Сэйити с литейного завода, Наганума Коки из министерства финансов, его друга Цукамото Кэмпо, впоследствии руководителя Государственного онкологического центра, Койкэ Такэо из японской авиационной компании и Атараси Дзюн из компании по производству счетных машин «Тайгер». Также я встречала людей из министерства иностранных дел, бюро по туризму и редакций газет, воспоминание о которых заставляет сладко сжиматься мое сердце. И тому, что моя жизнь и в Японии, и в Америке сложилась столь чудесно, я обязана всем им без исключения.

Тогда за свои регулярные встречи в кафе «Мои ами», которые мы называли «мозговым штурмом», мы каждый месяц платили около пяти йен (что сегодня соответствует примерно десяти тысячам йен).

Мы ели, беседовали об интересующих нас предметах и давали друг другу советы.

К нашему кругу принадлежали Кобаяси Тиёко, эстрадная певица; Цутия Дзюн, молодой дипломат; Итикава Дандзюро, отец нынешнего актера театра кабуки Энносукэ Третьего; Фурукава Роппа — сын барона, тем не менее он был комиком; Кисии Акира, очень рослый мужчина, певец и комик. И, конечно, я, Кихару.

Дандзюро охотней всего рассуждал о будущем кабуки; Тиёко надеялась, что японская эстрада снис-кает славу, подобно той, что есть у французских шансонье; Дзюн заботило положение в мире; Роппа говорил исключительно о будущем японской комедии, а также мюзикла; а меня, как и Дзюн, заботило будущее Японии. В этих напряженных разговорах три часа пролетало совершенно незаметно. На свои пять йен в «Мон ами» мы могли себе немногое позволить. Мы выпивали огромное количество воды и самозабвенно обсуждали политическое положение в мире.

Покончив со своим ежедневным меню (суп, салат и бифштекс или фрикадельки) и так и не насытившись, Роппа и Акира громко требовали, чтобы все теперь отправлялись ко мне есть отядзукэ, политый чаем рис.

Дзюн и Дандзюро решили разузнать, что же делать, если подаваемого в кафе ежедневного меню никогда не хватает. Они разыскали в Сибая русский ресторан, где за пять йен давали огромные порции еды. Вначале подавалась душистая русская похлебка. Затем следовал большой шампур с мясом и овощами. К нему подавали плов с изюмом и различные приправы.

— Не беспокойтесь, я сам заплачу, — сказал Акира, поскольку каждый брал себе по два супа, четыре шашлыка и две порции риса.

Потом они, довольно улыбаясь, покидали ресторан, и Акира говорил:

— Ну а теперь хотим к Кихаре, есть отядзукэ.

Все смеялись, ведь всё, оказывается, осталось по-прежнему. Роппа и Акира были такими же толстыми, как огромный гавайский борец сумо Такамияма.

Чудесная пора молодость, когда у всех — будь то дипломаты, актеры или гейши — есть свои мечты. Вспоминая об этом сегодня, я вижу, что говорила тогда много глупого, несуразного, ибо была самой юной и все меня баловали.

Когда в мае 1936 года разразился скандал вокруг Абэ Сада, чью историю перенес на экран режиссер Осима Нагиса, сняв фильм «Империя чувств», в нашем кружке случилось небольшое замешательство.

Хозяйка ресторана «Кувана» в Кобикитё ездила на такси по улице Сева. Как раз в тот вечер полиция, чтобы поймать Абэ Сада, выставила на улицах заграждения. При широкомасштабных поисках ставились большие фонари, и полиция досматривала всех пешеходов и водителей.

Хозяйка ресторана «Кувана» была одинакового возраста с Абэ Сада и отличалась особой красотой. Ее такси было остановлено, и ей нужно было назвать свое имя.

— Абэ Сада-ко, — ответила та, ничего не подозревая, и была тотчас препровождена в участок.

— Я лишь назвала свое имя, — со смехом жаловалась она позднее.

Одно время частым гостем был у нас Иньтай Ван из Пекина. Это был весьма привлекательный мужчина примерно пятидесяти лет. Похоже, он был важной политической шишкой. Он не только принимал участие в банкетах, но и приглашал гейш Ятиёко и Момоко на обед в Императорский отель.

Он изучал немецкое право на Императорском факультете в Токио и говорил по-японски почти как японец. Однажды он произносил речь в честь мандарина, я думаю, что это было в особняке «Камелиевая гора», и прекрасное звучание его голоса запало мне в душу. Учтивый мандарин был просто прелестен.

После своего возвращения в Пекин он неоднократно приглашал меня к себе. Не напрасно величают Китай «краем иероглифов», ибо его письма были написаны таким чудесным почерком, что каждый иероглиф в отдельности мог бы служить образцом письма. Всякий раз, бывая в Японии, он привозил мне что-нибудь удивительное.

Он подарил мне агат и нефрит — камни, из которых мне сделали украшение для волос и брошь для оба. Тяжелую китайскую парчовую ткань, где на ярко-красную основу были нанесены изображения птиц и цветов, я использовала для пошива себе оби, который многие хвалили.

«Осенью Пекин прекраснее всего на свете. Непременно приезжай», — писал он. Мне и вправду нестерпимо хотелось там побывать, но бабушка считала, что в Китае, чего доброго, убьют, и решительно запретила мне туда ехать.

Ему суждено будет погибнуть во время войны. Поскольку он был единственным китайцем, которого я тогда знала, у меня создалось впечатление, что китайские интеллектуалы являются исключительно выдающимися личностями.

Много еще людей того времени сохранила моя память.

Мне вспоминается журналистка Гвен из Детройта. Хотя она была женщиной, это не мешало ей стать замечательной журналисткой, которую весьма уважали коллеги-мужчины. Мы были близкими подругами и часто что-то делали сообща. У меня сохранился снимок, где я облачилась в ее западный костюм, а она стоит в моем кимоно.

После войны она вернулась в Японию и во многом мне помогла. Незадолго до войны она попала в автодорожную аварию, в результате которой у нее была обезображена половина лица. В детройтской клинике ей сделали пластическую операцию, но, зная, как она выглядела до войны, мне было больно видеть, как изменилось ее лицо.

В периоде 1939-го по 1940 год число посещающих Японию иностранцев значительно убавилось. Незадолго до этого в Японию прибыл английский журналист Г. Тилтманн и там остался. Во время войны хоть он и вернулся домой, но затем вновь приехал в Японию и пробыл там до самой смерти.

Он очень гордился орденом, который ему позже вручил сам император. Почти до девяноста лет он жил в Императорском отеле и после войны мне тоже очень помог. На обороте одной из его фотографий, где он снят перед Императорским отелем, стоит надпись: «Барышне Кихару, которая никогда мне не звонит, 1937». Я действительно стеснялась звонить ему в отель и наедине с ним встречаться. Во всяком случае, в своей книге он помещает много фотографий со мной. Если не ошибаюсь, она вышла в 1938 году.