Петр Проскурин - Имя твое

— Действительно любопытно, Павел Андреевич, а если еще точнее?

— Не могу, не знаю. Это — один из самых удивительных столпов, они неколебимо держатся именно за счет особых талантов. Вы можете назвать во мне кучу недостатков, несовершенств, но Стропов… это абсолютно особая порода. Из тех, кто своих врагов устраняет с помощью дружеских объятий. Заласкает, зацелует, задушит неизвестно как, зальется на всякий случай слезами и бодренько потопает себе дальше. Помилуйте, в его объятия я бы не хотел угодить ни при каких обстоятельствах. Бр-р-р! — Муравьев даже в лице передернулся. — Нет, нет! Помилуйте! Эти исключительно коллективные существа из подобных себе создают целые блоки! Здесь в ход идет все: браки, круговая порука, безошибочный отбор и подбор себе подобных, дутые должности и оклады… и черт знает что еще! А впереди, как козла-вожака, всегда держат такого вот академика… придет в какую-нибудь высокую инстанцию вот такой — кхе! кхе! кхе! — академик, потрясет жидкой бороденкой — кхе! кхе! кхе! — и лихорадит программы. Я не решился бы тронуть такую фигуру, как академик Стропов, это тотчас отзовется эхом — да еще каким! — в самых огнеопасных местах, от собственной внучки до нагорных высот, — Муравьев поднял глаза к люстре и покорно вздохнул. — Сталин и крутенек был, и перебрал во многом…

— Павел Андреевич, а почему вы упомянули о внучке?

— Потому что она замужем за внуком Стропова, Тихон Иванович, все очень просто.

— Проще пареной репы, как говорят. — Брюханов побарабанил пальцами по столу.

— Разумеется, физик и, разумеется, в двадцать семь лет кандидат, — добавил Муравьев.

— Дело здесь вполне может определяться и не родством, как вы считаете?

Муравьев энергично схватился за подбородок, потер его, рассмеялся, по-молодому быстро и цепко глядел на Брюханова, как будто видел впервые.

— Все-таки он мне внучатый зять, Тихон Иванович, — сказал он. — А внучка и без того в каждом разговоре, правда, довольно тактично, напоминает, что я по своим взглядам топчусь где-то в прошлом веке. А знаете, Тихон Иванович, почему я тогда, в самом начале, не подал заявление об уходе? — неожиданно спросил он.

— Что-что? — непонимающе вскинул глаза Брюханов и тотчас, вспоминая, выжидающе помедлив, кивпул. — Почему же, Павел Андреевич?

— Да все потому же, Тихон Иванович, что я сразу определил главное. Понял, что вы из породы тех, кому в конце концов обязательно везет, — уже по-стариковски спокойно улыбнулся Муравьев. — Как видите, я не ошибся. Вот вам удалось осуществить эту свою невероятную идею — построить город науки. Все про себя называют его Брюханов-град. Вы это знаете? Ну, разумеется, знаете… Разрешите идти?

Брюханов отпустил Муравьева и даже повеселел. Ну уж, это нечто, знаем, от чего нужно танцевать, подумал он, и в последующие дни и недели провел несколько довольно, на свой взгляд, удачных мероприятий. Во-первых, он решил пригласить к себе академика Стропова, но в последний момент, предварительно условившись, сам поехал к нему, чем разволновал и растрогал старика; тот приказал принести кофе, поставить коньяк с легкой, по-европейски, закуской, как выразился Стропов, и тут же, что-то вспомнив, посетовал:

— Все, понимаете, учат, учат, все молодым не так. Толи дело раньше; пшеничной хорошую рюмочку выпьешь да осетровым балычком ее… Приятно-с! А теперь вот, — сморщился академик, кивая на тарелку, где лежали крохотные тартинки. — А все туда же — и кому надо, и кому не надо, все в космос, не иначе, как в космос!

Слушая, Брюханов кивал, и Стропов, вздрагивая большими висячими, чуть не до плеч, пепельными баками, выставил вперед узкую дряблую ладонь.

— Нет, нет, не подумайте, Тихон Иванович, ради бога, я не против этого, понимаете, — Стропов поморщился, словно попробовал что-нибудь очень невкусное, и даже сделал попытку чихнуть, приоткрывая ослепительно белые, ровные зубы, — этого космоса, нет. Ради бога! Но у меня своя старая и вечно молодая любовь — грешная земля, — слабо стукнул он подошвой об пол, — вечная моя любовь. Amata nobis quantum amabitur nulla! Вы меня понимаете?

— Кажется, что-то о любви, Степан Аверкиевич? А?

— Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет! Латиняпе умели скупо и точно выражать свои мысли. Впрочем… вот коньяк, свой, отечественный… отличный армянский коньяк… Прошу.

— Спасибо, Степан Аверкиевич, только сейчас одной земли уже мало. — Брюханов коньяк взял, попробовал, поставил рюмку назад; Стропов, дрогнув баками, щеголевато выпил все, энергично пожевал тартинку и прихлебнул чаю, и Брюханову стало неловко за эту его нарочитость, старческую наигранность, и он сделал вид, что заинтересовался писанным маслом портретом Ломоносова. — Вы знаете, Степан Аверкиевич, вчера я прочитал статью в американском журнале «Бизнес уик» «США на рубеже тревожного десятилетия». Любопытные в ней мысли высказаны. — Брюханов еще отхлебнул коньяку, с удовольствием ощущая его бархатистый вкус, затем решительно придвинул к себе чай, ожидая.

— Что же там за идеи, Тихон Иванович? — с каким-то брезгливым выражением лица тряхнул баками Стропов.

— Американцы предполагают, что в ближайшие годы четвертое место в мире, после проблем борьбы против рака, контроля генетического механизма человека и обуздания энергии ядерного синтеза, займет криогеника… Если учесть…

— Помилуйте, Тихон Иванович, нет, нет, я не против криогеники, — заторопился Стропов, и лицо его старчески неровно раскраснелось.

— Простите?

— Меня не так поняли, Тихон Иванович…

— Странно, Степан Аверкиевич, ведь письма и в ЦК, и в Совмине за вашей подписью…

— Что же тут странного? Вы понимаете, Тихон Иванович…

— Странно то, Степан Аверкиевич, что такого письма с вашим откровенным мнением по данному вопросу нет у меня, а вы с вашим институтом непосредственно относитесь…

— Ах, это все Георгий Витальевич! — безнадежно махнул рукой Стропов. — Я ведь говорил ему…

— Грекан?

— Ну конечно. — Стропов говорил так, словно ничего особенного не случилось, и это больше всего удивляло Брюханова: перед ним был человек, давно потерявший всякую научную ценность, не способный больше прогнозировать и направлять работу такого сложного механизма, как институт. Не позавидуешь науке, подумал Брюханов, но тут же опустил глаза, бывает и так, что один несомненный талант обсыпан целым роем паразитов…

— В чем же все-таки истинные причины? — спросил он, глядя Стропову в глаза, уставшие и беспомощные.

— Если бы я знал, — развел тот руками. — В свое время академик Лапин разнес докторскую диссертацию Георгия Витальевича, что-то такое из области электроники, а теперь, говорят, институт крпогеники отдают какому-то Дерюгину, зятю Лапина…