Петр Проскурин - Имя твое

— Даже если есть реакция ненависти, то и это уже хорошо, — процедил Брюханов и с вежливой улыбкой попросил: — Продолжайте, продолжайте, это так, случайные мысли…

— И тот, я имею в виду этого молодого человека, зятя Лапина, вроде бы собирается скоро вывести в космос какой-то чудовищно дорогой объект, целую лабораторию, говорят, она даже не сможет работать… И, помилуйте, говорят, что этот Дерюгин сам собирается туда лететь, налаживать… Это же из рук вон! Да и Георгия Витальевича я сам ужасно боюсь… Простите, Тихон Иванович, я ведь этим совсем не интересуюсь, не до того. Правда, что Дерюгин женат на дочери покойного Ростислава Сергеевича? Вы ведь все о нас, грешных, знаете по долгу службы.

— Это совершенно достоверно, — подтвердил Брюханов. — Я вам даже больше скажу, Степан Аверкиевич, Николай Захарович Дерюгин приходится родным братом моей жене.

— Боже мой, как мир тесен! — изумился Стропов. — Вероятно, у этих Дерюгиных действительно счастливая звезда.

— Вероятно. — Брюханов в душе почти изумлялся какой-то ускользающей размытости, то и дело придаваемой разговору Строповым, хотя Брюханов отлично понимал, что многоопытный академик делал первые пробные попытки перейти в атаку. — Все-таки, Степан Аверкиевич, вернемся к сути. Я хотел бы выяснить лично вашу позицию.

— Помилуйте, Тихон Иванович, — заволновался Стропов, — тысяча дел, тысяча обязанностей, наука… хочется успеть, успеть! Разве я могу объективно охватить это научное море, океан…

— Однако вы подписали письма.

— Я не могу не верить людям, заслуженным ученым, с ними я проработал много лет бок о бок. Георгий Витальевич секретарь нашего партбюро, крупный теоретик, Роман Исаевич… — Стропов закашлялся, оборвал, потянулся за чаем; Брюханов с интересом глядел на его руку и думал, что он сначала оборвал разговор, а потом уже закашлялся, потому что едва не наговорил лишнего, недозволенного; хмурясь, Брюханов ждал, пока Стропов, прихлебывая остывший чай, успокоится. — Да, очевидно, я лично допустил какую-то досадную ошибку… тем более что вы сами вынуждены вовлечься в такое хитросплетение…

— Что значит вовлечься?

— Простите, волнуюсь. — Стропов поморгал, зачем-то потрогал виски. — Я просто хотел сказать, что все это дело я постараюсь перепроверить, самым тщательным образом, и если…

Брюханов ошалело и как-то весело-беспомощно посмотрел на него.

— Ну, вот что, Степан Аверкиевич… не настаиваю, чтобы вы опротестовали свои письма, — сказал он погодя, все с той же ободряющей улыбкой. — И все-таки я прошу вас подумать… Кто знает, вольно или невольно, из-за чужой недобросовестности или по своей чрезмерной занятости, но вы ударили по одной из самых перспективных…

— Тихон Иванович, ради бога! — не удержался Стропов, выбрасывая на стол руки и мученически переплетая длинные, худые пальцы. — Вы, разумеется, министр, вы… право, нельзя же так грубо! Потом, что же это? Престолонаследие? Я вынужден буду…

— Писать? Хорошо, Степан Аверкиевич, пишите, отчего же не написать? — Брюханов встал. — Только постарайтесь писать, пожалуйста, сами, учитывая объективные истины…

— Подождите, подождите! — остановил его Стропов, и Брюханову показалось, что на его старческом, дряблом лице проступило что-то лисье, угрожающее, и в то же время умильно помахивающее хвостом. — Подождите! Послушайте совет старика, товарищ Брюханов, не ввязывайтесь вы в это дело.

— Почему?

— Все равно проиграете, а нервов вам это будет стоить ох сколько!

— Вы со мной говорите откровенно, позвольте и мне. Однажды вы уже предрекали одному большому начинанию бесславный конец… Помните проект строительства научного центра? Но вот прошло время, и где ваша правота? — Брюханов жестко прищурился. — Почему вы так ненавидите Дерюгина?

— Нет, не я… не я… Да, тогда я ошибся… Кто гарантирован от ошибок? Отбросим в сторону всякое там родство, чепуха какая! Талантлив очень… Покойный Лапин Ростислав Сергеевич удивительно талантлив был… Талантлив и чудак. И этот тоже. Я что… я уже отошел, другие не дадут… Опасность большая… Их много, не-ет, не дадут.

— Вот оно что… А я думаю наоборот, Степан Аверкиевич, совершенно наоборот. Если есть где в институте хоть один такой чудак, как Лапин или Дерюгин, институт никогда вхолостую работать не будет. Не дадут такие чудаки. А нет — институт бесплоден, хоть трижды обвесь его орденами и грамотами, — голос Брюханова отвердел, лицо тоже, он вспомнил, что Муравьев накануне в разговоре высказывал почти точно такие мысли, как и Стропов сейчас. — Простите, товарищ Стропов, — собрался, точно сжался в кулак он, — но даже капиталисты в общем-то заинтересованы в научном прогресе. У нас кроме всего прочего есть партия…

— Партия… разумеется, партия есть, — согласился Стропов, покорно наклоняя голову. — Но в партии тоже любят, простите, золотую середину, так оно безопаснее. Простите, откровенность за откровенность.

— Не думаю, что вы правы насчет золотой середины и многого другого. Впрочем, это хорошо, что мы с вами поговорили…

В глаза Брюханову, когда он пожимал руку хозяина, метнулось жалкое, испуганное и какое-то ожесточившееся лицо старика, смертельно уставшего и ко всему безразличного и, вероятно, задним числом жалевшего о сказанном; Брюханов с резкой беспощадностью видел, что нужно предпринимать нечто серьезное, что дальше так оставаться не может, это было бы катастрофой. И в то же время он впервые, с тех пор как его назначили вначале в этот главк, преобразованный затем в комитет, с такой сквозящей ясностью ощутил, что все его попытки в течение вот уже двух с лишним лет немедленно, по видимому, не без оснований, словно обволакивались чем-то мягким, топким; они вроде бы и не встречали сопротивления и даже проникали куда-то вглубь, но тут же немедленно подвижная, податливая среда все затягивала сверху пленкой любое намерение, любой удар. И от него не оставалось малейшего следа.

Брюханов еще раз посмотрел на обрамленное пышными, породистыми баками лицо академика Стропова и почувствовал свой горячий и мокрый лоб; он понял, что все решит эта летающая станция Николая и что в этом вопросе больше всех был прав именно сам Николай.

Время нельзя было ни обогнать, ни остановить, и очень хорошо, что люди большей частью о нем не думают.

Как-то Николай, всю зиму проведший в непрестанной работе, бывавший дома всего по нескольку часов в сутки, однажды после очередной тренировки заметил, что на землю опять пришла весна; он даже в некотором недоумении остановился перед кустом сирени, сплошь осыпанным тугими, начинавшими увеличиваться почками, смутно вспоминая что-то далекое, полузабытое, что-то из детства; к горлу подступил трудный ком, на какое-то мгновение подумалось, что все лучшее неудержимо летит мимо, что теперь уже не случится вот этого узнавания горьковато распускавшейся зелени по весне, радостного, жадного наполнения тайнами детства, когда за каждым деревом, на каждом клочке земли встречается неведомое, великое и влекущее; Николай наклонил упругую, пробужденную, полную сока ветку, втянул в себя сильный, горьковатый запах ее коры.