Анатолий Приставкин - Солдат и мальчик

– Не бойтесь, дядя Андрей, она не позовет милицию! Тьфу, противная баба! Акулиха зубастая!

– Ладно тебе… баба. Где ты научился выражаться?

– А как ее назвать, если она орет как баба? – спросил Васька. – Курица не птица, а баба не человек! Солдат молчал.

– Ясное дело, – продолжал Васька. – Купца дома нет. Что будем делать, дядя Андрей? Тот пожал плечами:

– Посидим подождем?

– А сколько ждать? Он ведь может вообще не прийти?

Солдат посмотрел на Ваську.

– Ты вот что, Василий… Иди-ка домой. В детдоме могут забеспокоиться, что ты надолго пропал. А я сам здесь покараулю.

Васька усиленно замотал головой:

– Не-е, обо мне никто не будет беспокоиться. Я сам о себе всегда беспокоюсь. Потом, меня отпустили.

– У тебя родные какие есть? – спросил солдат, присаживаясь на обочину дороги. Васька продолжал стоять.

– У меня никогда никого не было. Я из детприемника сюда поступил.

Солдат не знал, что такое детприемник, но догадался: туда относят маленьких детишек. А вот кто относит и почему относит? Их бы расстреливать, этих сучек, которые отказываются от своих детей. Живет Васька и не понимает, что можно жить иначе, что существует родительская ласка, забота, материнское тепло. А где-то тут рядом мать живет, не знает, а может, и знать не хочет, что в этой беспризорной толпе ее оборванный сын бегает… Маленький звереныш, но и человек.

Солдат отчего-то закашлялся, отвернулся. А Васька увидел, как из калитки, где они только что были, вышла девочка в красненьком пальто, в беретике, сзади две косички и большие банты. Васька сорвался с места, на ходу крикнул:

– Оксана! Оксана!

Девочка оглянулась, посмотрела внимательно на Ваську, очень удивилась, – Здравствуй, Вася. Что ты здесь стоишь?

– У меня дела, – сказал Васька, подходя к девочке.

– А почему тебя не было на уроке? Смотри, тебя могут исключить.

Васька оглянулся, не слышал ли солдат всего сказанного. К счастью, не слышал. Васька законно считал, что не следует солдату знать о всяких временных Васькиных неудачах, в том числе со школой. Понизив голос, Васька спросил:

– Ты что, Оксан, здесь живешь?

– Меня зовут не Оксана, – поправила девочка. – Меня зовут Ксана. Ну, Ксения, понимаешь?

– Какая разница, – возразил Васька. – Меня вот хоть чугуном назови, только в печку не ставь.

Девочка засмеялась, и Васька засмеялся. Они стояли посреди улицы и смотрели друг на друга. Васька приметил эту девочку, когда она пришла в класс. Но сам бы он к ней не подошел. Во-первых, она одевалась как барышня, а детдомовские – кто во что горазд… Во-вторых, они вообще не дружили с домашними. У тех всех своя жизнь, родня, хозяйство, дом… Их кто-то встречает, кто-то провожает, кладет в газетку хлеб, картошку, а то и конфету… Все у них не как у людей, и Васька этой жизни не понимал, не хотел понимать.

Вот даже отношение к еде. Васька навсегда запомнил, как одна девочка, не Оксана, держала в руке хлеб, намазанный повидлом, и вдруг взяла да бросила в окно. Васька чуть сам не упал вслед за хлебом. Он бы тут же сбегал, нашел его, но был урок. И это был мучительный для Васьки урок, потому что он не слушал, а думал о хлебе, намазанном повидлом…

Васька нахохлился, совсем по-другому, и хмуро спросил:

– Эта, которая пасть на всю улицу раззявила… Твоя мать?

Девочка перестала улыбаться. Тоже холодно спросила:

– Кто раззявил? Я ничего не слышала.

– Ну, с вашего дома! Акула которая!

– А-а, – произнесла Ксана. – Тетя Акулина, наша хозяйка.

– Какая хозяйка?

– Мы у нее снимаем площадь, – объяснила Ксана.– – Мы ведь беженцы, из Белоруссии, а там сейчас немцы.

– Вот как, – сказал Васька и посочувствовал Ксане, У него и тон и обращение сразу переменились. – Я думал, что ты как другие… А ты что, с матерью приехала?

Ксана кивнула, простив Ваське всякие грубости, предложила:

– Ты приходи, если захочешь. У меня мама портниха, она тебе одежду зашьет.

– Зачем мне зашивать? – нахмурясь спросил Васька. – Я и сам шить умею. Ты лучше скажи; где сейчас Сенька?

Ксана посмотрела прямо в Васькино лицо, строго спросила:

– Ты с ним водишься?

– Да нет, не вожусь. Он мне, понимаешь, нужен… Для одного дела. Но это секрет.

Ксана сделала к Ваське шаг и оказалась так близко, что он услышал странный тонкий запах, исходивший от нее, увидел крупные веснушки на переносице, открытые серые глаза.

– Знаешь, он ведь жулик, у него, говорят, шайка. А Акулина ихняя спекулирует на рынке. Мы их боимся. Мы бы давно от них перешли, но мы задолжали им денег за квартиру. А теперь мы боимся… Мама говорит: «Вдруг прирежут».

– Ты не бойся, – тоже негромко сказал Васька. – Если что, я их быстро к ногтю!

– Ты?

– А что? Я ведь не один!

Васька оглянулся на солдата и сейчас только заметил, что он делает ему призывные знаки. Васька заторопился. Быстро спросил:

– Значит, Акула – спекулянтка?

– Она продает всякое белье, которое ей приносят. А Сенька вместе с ней весь день торчит на барахолке. Я видела, как он уходил с каким-то свертком…

– Ладно. Спасибо, – сказал Васька. – Встретимся в школе.

– Ты лучше с ним не связывайся, он убить может, – предупредила Ксана, глядя на Ваську. Произнесла так, – будто она давно знала Ваську, а теперь переживала за его жизнь.

Ваське стало приятно, что за него могут так переживать. Впервые в жизни делал Васька настоящее дело, и впервые за него переживали.

С какой-то лихостью, которая не могла не поразить Ксану, он произнес:

– Знаешь, как говорят… Двум смертям не бывать, а одной не миновать! До встречи!

Повернувшись и чувствуя ее очарованный взгляд, Васька героем шел по улице, к ожидавшему его солдату.

Время клонилось к обеду. Солнце ласкало землю, над огородами стояло волнистое марево.

Солдат задумчиво задрал голову, поскреб в светлых волосах. Произнес с сомнением:

– Опасно на рынок-то. Патруль там…

– Мы спрячемся, – сказал Васька. – Там в толпе как в лесу.

– Так-то оно так, да не совсем.

– Тогда я один пойду! – воскликнул Васька.

– Один? – спросил солдат и посмотрел на Ваську. Он подумал: «Нет, Василий, один ты пропадешь. Если раньше не пропадал, так и дела такого у тебя не было, чтобы бороться с целой шайкой. Нам теперь, Василий, надо быть вместе. Вместе мы много сильней. Вот и я бы без тебя сгинул бы, наверное. Я без тебя ноль. А ты хоть и единица, но в одиночку тоже невесть какая. Вот и выходит, что только мы вдвоем и можем жить».

Так солдат размышлял. Вслух он произнес:

– Пойдем, пожалуй.

Они миновали окраинные улицы, мимо текстильной фабрики, мимо керосиновой лавки выскочили прямо к рынку. Трудно было сказать, где кончался и где начинался этот рынок. Толпа заполняла бывшее узкое пространство люберецкого рынка, а также площадь перед станцией и прилегающие улицы, вплоть до бани.