Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных

Ушел одиннадцать часов вечера, а сапожник все еще сидит на ступеньках крылечка и не идет спать. Он беседует с Нанни, тот высунулся из окна и подает сапожнику реп лики. Немного поодаль, возле дома номер один, женщины, собравшись в кружок, ведут беседу; собственно, говорит одна Клоринда. В кругу женщин сидит и Арманда, мать чернорубашечника Карлино, седовласая, кроткая старушка с кроличьими глазами.

Воздух на улице тяжелый, писсуар все еще засорен, мусорные ящики и конюшня на виа дель Парлашо, выходящая окнами на нашу улицу, своим зловонием отравляют воздух. Вверху клочок безлунного неба, и на нем! кое-где разбросаны звезды. На обоих концах улицы горят фонари, свет падает нешироким кругом лишь у фонарных столбов. Виа дель Корно погружена в темноту, люди узнают друг друга только по голосу.

— До свидания, У го.

Во всех домах окна распахнуты настежь, люди хотят насладиться прохладой, ждут свежего ветерка, а его все; нет и нет. Свет во всех домах потушен, что ему зря гореть? Только комары налетают, да счетчик крутится. Клара и Бруно, облокотившись на подоконник, обмениваются через улицу прощальными пожеланиями перед сном. Обоим кажется, что именно сейчас им нужно сказать друг другу самые задушевные слова, какие можно произнести лишь вполголоса.

— Привет вам, женщины.

— Спокойной ночи, Уго.

У зеленщика Уго сегодня на сердце тяжело, и потому воздух на улице кажется ему особенно душным. В накинутом на одно плечо пиджаке, засучив рукава рубашки, он медленно поднимается по лестнице. Ноги его точно свинцом налиты. Наверно, Уго впервые замечает, что и его тело может поддаться болезни, и он, так же как Синьора, может слечь в постель и будет ждать избавительницы-смерти. Ощупью он добирается до своей комнаты, раздевается донага, не включая света, закуривает сигарету. Потолок в комнате низкий, простыни еще теплые от солнца, и кажется, будто их только что выгладили горячим утюгом: уходя из дому, он забыл спустить жалюзи. Уго лежит на спине и курит. Обстановка в комнате самая скудная: кровать, возле нее стул, у стены комод и на нем зеркальце, тумбочка с будильником. На комоде гребешок, воткнутый в щетку для волос, зубная щетка, баночка брильянтина, пакетик с зубным порошком, мыльница. А по бокам, друг против друга, две фотографии в картонных рамках. Налево — фотография покойных родителей. У отца крахмальный воротничок подпирает подбородок, у мамы прическа, как у прекрасной Отеро [10]; оба они очень серьезны и словно чем-то испуганы. У мамы напряженное выражение лица, губы крепко сжаты, точно она хочет сдержать крик. Отец косил на один глаз, но фотограф подретушировал его. В рамке справа — портрет Ленина. Он смотрит прямо на отца. Портрет вырезан из газеты к наклеен на картон. Изображение немного пожелтело, но Ленин, упрямо наклонив голову, уверенно пробивается сквозь эту желтоватую дымку. Уго не различает его со своей кровати, но он и так видит Ильича, точно живого, видит отчетливо, как днем, совсем близко от себя, словно на залитой солнцем лужайке. Больше того, Ленин для Уго как-то по-особому живой; он мысленно воссоздает сто облик и придает Ильичу черты лица и рост, которые ему нравятся, наделяет его самым приятным голосом. Недавно на собрании выступавший товарищ настойчиво повторял:

— У кого есть фотографии, брошюры, ценные документы — спрячьте их в надежное место. В первую очередь это должны сделать товарищи, наиболее известные полиции.

Мачисте толкнул Уго локтем, как бы желая сказать ему: «Что я тебе говорил!»

Выступавший товарищ был крепыш, невысокого роста — наверно, такого же, как Ленин?

— Возможно, нам придется перейти на нелегальное положение. Да мы, по сути дела, уже полгода находимся в подполье.

Все закивали головой в знак согласия.

— Теперь перейдем к обсуждению.

Тогда поднялся один из товарищей и сказал:

— Не в обиду будь сказано, но мне кажется, что мы своими руками штаны спускаем — нате, порите нас.

Это было сказано очень грубо, но Уго охотно крикнул бы: «Правильно, как раз это и я хотел сказать».

Однако Мачисте как будто предвидел, что Уго собирается вмешаться, и толкнул его в бок. Под конец коренастый товарищ выступил еще раз, и его слова дошли до каждого.

— Нашей партии, так же как и другим оппозиционным партиям, в результате арестов, полицейского надзора, конфискаций нашей литературы безусловно нанесены тяжелые удары.

Тут Уго прервал его. Мачисте не успел удержать приятеля. Уго сказал:

— Даже если нас будет в десять раз меньше, и того хватит. Мы снова создадим отряды «народных смельчаков». Разве не верно, что наши беды начались с тех пор, как мы их распустили? Мы их распустили, а фашисты нас связали.

Товарищ, говоривший насчет порки, крикнул:

— Верно! — Но он остался в одиночестве.

Тот крепыш выступил еще раз и в конце концов убедил даже У го.

Сигарета потухла. В комнате жарко, душно. У го лежит совсем голый, и простыня прилипает к его потному телу.

Он думает. Он не мог бы повторить слово в слово то, что говорил выступавший товарищ, но речь его была убедительной.

«Богачи и буржуи все перешли на сторону фашистов, а попы обеими руками благословляют их».

Разве это ново? Он сказал, что нас осталось мало, а в народе недостаточно развито классовое сознание. Выходит, народ боится попов и синьоров? Конечно, и так будет до тех пор, пока работу ему будут давать одни только попы и синьоры.

Но убедило Уго совсем другое, и сейчас ему нужно как следует продумать слова того товарища, потому что завтра он должен повторить их коммунистам с Меркато [11]. Он закрывает окно, зажигает свет, достает из пиджака карандаш и записную книжку, освобождает себе место на мраморной доске комода и, раздетый, стоя, начинает писать.

«Товарищи, все против нас. Мы допустили ошибки, но мы не должны падать духом. Можно было бы поднять восстание, но пока еще слишком рано, чтобы померяться силами с фашистами и карабинерами. На этот раз король ввел бы осадное положение и солдаты расстреляли бы нас в упор. Кто остался бы тогда продолжать каше дело? Никто. Были бы потеряны драгоценные годы. Поэтому нужно поступить так: продолжать бороться, используя легальные и нелегальные пути. Придет день, когда народ восстанет против существующих порядков и вышвырнет фашистов вон. Мы должны быть в авангарде этой борьбы и в нужный момент стать во главе масс».

Уго повернул портрет Ленина и нежно-шутливо сказал ему:

— Большие у нас неприятности, дорогой Владимир Ильич!

Он потушил свет и лег в постель. Потом он снова встал, зажег свет, взял карандаш и прибавил к написанному:

«И когда придут эти дни, мы опять создадим отряды „народных смельчаков“.

Затем Уго окончательно улегся в постель. Он услышал, как в соседней комнате Беппино жалуется вполголоса, подумал, что Мария тоже спит голая, и почувствовал к ней влечение.