Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных

Вернувшись в санаторий, Марио и Мачисте сообщили, что Бьянку уложили в постель и что температура у нее, по-видимому, поднялась еще выше. Бруно и Отелло со своими дамами уже ушли. Мачисте и его жена стали прощаться: у них вошло в обычай каждое воскресенье навещать родителей Маргариты. Немного погодя и Марио тоже откланялся. Милена осталась с мужем еще на часок. Вечерело, и Альфредо уговорил ее ехать домой.

— Ты ведь здесь целый день провела. Этак ты совсем закиснешь, — сказал он. — Да и для здоровья это тебе вредно.

— Ворчун! — шутливо ответила Милена. Она сложила в сумку пустую посуду и велела мужу спать «крепко-крепко» до девяти часов утра, пообещав прийти к этому времени.

Милена ушла. Ее охватила усталость, как это бывает после долгого безделья и неподвижности. Ей надо было поразмяться, подышать чистым воздухом. Атмосфера санатория ее угнетала. Среди всех этих больных она тоже чувствовала себя больной. Однако стоило ей взглянуть на Альфредо, как она старалась подбодрить и себя и его.

И все же, когда она выходила вечерами за ворота санатория и видела перед собой широкую и длинную пустынную аллею, ей хотелось идти по ней быстрым шагом и дышать полной грудью; хотелось чувствовать себя здоровой. Она размахивала сумкой, как школьник размахивает своим портфелем; подбрасывала ногой камешки, бежала на лужайку, зеленевшую близ дороги, рвала маки и прикалывала алый букетик к груди. А если на дороге никого не было, Милена напевала:

Слова модного танго напоминали Милене о ее собственной печальной судьбе.

Так было и в тот воскресный вечер. Подошел трамвай, и Милена сказала себе: «Пройду еще немного пешком до ближайшей остановки и там сяду на следующий». Подошел еще трамвай, и опять она сказала: «На следующий сяду!» Она почти уже дошла до конца пустынной тенистой аллеи.

— Милена! — окликнул ее чей-то голос. Это был Марио. Обрадованный, он подошел к ней.

— Как вы сюда попали? — спросила она.

— Упал с неба! Какой же вы «ангел-хранитель», если не узнаете меня! Или я не похож на херувима?

— Скорее на разбойника с большой дороги. Где вы прятались?

— Лежал на лугу, может быть, спал с открытыми глазами, и мне снились скверные сны, пока меня не разбудил ваш голос.

И это было правдой.

— Почему же вы не пошли с друзьями в кино?

— Хотелось побыть одному.

— Не горюйте! Завтра Бьянка будет совершенно здорова.

— Я знаю… Но дело не в этом. — Помолчав, он спросил: — Вы непременно хотите ехать на трамвае?

— Мы можем пройти еще немного, — ответила Милена.

Не прошли они и ста метров, как Марио уже рассказывал:

— Может быть, потому, что я рос сиротой и с детства не было вокруг меня близких, мне приходилось всегда держать при себе свои мысли. А сейчас их накопилось столько, что они рвутся наружу, ищут выхода. Меня огорчает в Бьянке именно то, что она не дает мне высказаться. Вы понимаете меня?

— Я понимаю лишь то, что сейчас вы искренни. Обычно не разберешь, шутите вы или нет.

А когда они проходили мимо сада виллы Штибберт, он спросил:

— Стали бы вы рассказывать своей подруге о чем-нибудь заветном, интимном, что касается только вас и Альфредо?

— Если вы намерены и дальше говорить плохо о Бьянке, я не стану больше слушать.

— Напротив! Я хотел бы, чтобы вы помогли мне понять Бьянку.

Они шли рядом, непроизвольно он взял ее под руку. Так же непроизвольно она переложила сумку в другую руку, чтобы удобнее было опираться на руку Марио. Они свернули с шоссе и шли теперь наугад по незнакомым проселочным дорогам, ориентируясь на далекие огни города.

— Вы выбрали себе плохого советчика, — сказала Ми-лена. — Я ведь едва только пробудилась от сна, от долгого сна, в котором находилась со дня своего рождения. Мать воспитала меня неженкой и гордится этим. Но я вижу, что такое воспитание сковало мою волю. А может быть, даже и сердце. Только когда с Альфредо случилось это несчастье, я волей-неволей выползла из своей раковины. И я словно впервые увидела мир. Конечно, я знала и раньше, что на свете существует зло, что есть добрые и злые, но добрые, как в детских сказках, казались мне какими-то магами и волшебниками, а злые — людоедами и драконами. Я не представляла, что зло — это нечто земное, весьма земное. Я воображала, что все, кого я знаю, думают точно так же…

Они подошли к строящемуся дому. Вокруг были подъемные краны, лебедки, мешки с цементом, штабеля кирпича и бревен.

— Присядем, — сказал Марио. Милена продолжала:

— А теперь все перевернулось. Я вижу повсюду драконов и людоедов. И прежде всего в самой себе. Мне кажется, что я плохо отношусь к Альфредо, не так внимательна к нему, как мне бы того хотелось, что я недостаточно страдаю от того, что он страдает.

— А я еще пристаю к вам со своими глупостями, — сказал Марио.

Он набрал полную пригоршню цемента: серый порошок медленно сыпался из его сжатой руки, словно струйка песка в песочных часах.

Милена сказала:

— Вот видите… Я ничем не могу вам помочь. Я готова поклясться, что Бьянка — самая лучшая девушка на свете, и я убеждена, что это действительно так. Но кто может читать в душе человека, в сокровенной глубине души? Как можно сказать о ком-нибудь: «Здесь не может быть двух мнений», — если мы сомневаемся в самих себе?

Она положила сумку на колени и смотрела куда-то вдаль, словно говорила сама с собой. Потом добавила:

— Но это все так — вообще… А мелочам не надо придавать значения. Вы вот говорите, что Бьянка выдала Ауроре какую-то вашу тайну. Ну и что же? Ведь это не государственная тайна! Так уж повелось среди подруг. Хотите приведу пример? В тот день, когда Альфредо объяснился мне в любви, я не могла заснуть, пока не рассказала об этом именно Бьянке. Я встала с постели, побежала к ней и обо всем рассказала.

Милена улыбнулась:

— Вот видите! Вам ведь тоже ужасно хочется сказать мне, что у вас случилось. А мы знакомы всего лишь два-три месяца, не так ли?

Ее слова смутили Марио и вместе с тем успокоили. У него мелькнула на губах улыбка.

— Ну, раз так, я вам все скажу! — воскликнул он и стряхнул с рук цементную пыль. — У вас с Альфредо есть такие слова, которые вы шепчете друг другу, когда остаетесь наедине, когда никто не мешает вам говорить о своей любви? Это только ваши слова — то, чего никто не может у вас отнять.

— Например «бучи-бучи», — сказала Милена.

— Ну вот! — сказал Марио и, немного смутившись, добавил: — А мы с Бьянкой говорим «чип-чип». Но она все испортила, рассказав об этом Ауроре.

Милена добродушно рассмеялась. Почти по-матерински положив руку ему на плечо, она сказала: