Фредерик Тристан - Во власти дьявола

Она поднялась, быстрым движением попыталась соорудить на своей голове какое-то подобие прически и смерила меня таким взглядом, будто я был настоящим подонком.

— Может, вы полагали, притащив ко мне эти сплетни, что я скажу мужу прекратить поддерживать Ната… Ошибочка, дорогуша! Что до моей дочери, пусть думает все, что угодно! Малышке пора бы немного повзрослеть!

— Вы в состоянии представить себе, какой шок пережила Алиса? — воскликнул я.

— О, — отозвалась она, — если Нат надумал поступить таким образом, значит, счел, что пришла пора поучить девчонку уму-разуму! Выслушав вас, я поняла, что вы его любимый лакей. Бедняги вы, молодые цыпляточки, с вашим жеманным ханжеством, с вашими глупенькими страхами! Вы настоящей жизни и не нюхали! Какого черта, пора выплывать на широкий простор!

Я был потрясен. Что означает для нее «настоящая жизнь» и «широкий простор», если в конце этого пути ждет смерть и разложение? Но после того как она оправилась от первого удара, который захватил ее врасплох и обнажил двуличность этой женщины, ее буржуазная натура снова взяла верх. Она вновь владела собой. Трюмы задраены. «Свистать всех наверх! Поднять паруса!» Мария-Ангелина шла в наступление, вывесив все флаги.

— Видите ли, — сказала она, — и вы, и малышка, вы оба — жертвы узости и бесплодности мысли нашей современной эпохи, изрядно поглупевшей с приходом демократии. Ваша свобода — плыть по течению. То, что вы принимаете за мораль, — всего лишь узда, надетая для того, чтобы сдерживать простой народ. Натуры, свободные от вульгарности, смеются над ней! Ну так помните мою доброту: я приглашаю вас обоих, вас и Алису, присоединиться к нам на этой пресловутой улице Поль-Валери, которая, кажется, повергает вас в такой трепет!

Она насмехалась, издеваясь над моим изумлением. Она и впрямь была истинным созданием Пурвьанша, вылепленная по его образу и подобию: такая же извращенная, изломанная и настолько же уверенная в себе, что это граничило с цинизмом. А может, Мария-Ангелина заговорила так, чтобы скрыть отчаяние, в которое погрузила ее моя новость? Я же видел, что сначала мои слова ее глубоко ранили и только потом она взяла себя в руки, спрятавшись за порочной страстью к своему любовнику. Как она может смеяться над горем Алисы? И однако, я на самом деле выслушал ее предложение, обращенное к нам с «малышкой», с этой «девчонкой», присоединиться к ним в их адских любовных играх, в которых она находила такое удовольствие. Возможно, она хватила через край в припадке гордыни, а оставшись одна, горько заплачет над руинами, оставленными в ее душе моими словами? Я счел за лучшее просто пожать плечами и удалиться. Я не создан для того, чтобы сражаться с фуриями, и уже начал упрекать себя за то, что пришел в дом Распай тайком от Алисы.

Я возобновил свое учение классической филологии. Алиса в конце года блестяще выдержала экзамены и ушла с курсов Симона в Школу искусств. Мы решили не иметь больше никаких отношений с «Театром Франшиз», который готовил новую постановку «Короля Лира» и «Черной комнаты». Контракт Софи Бонэр закончился, работы для нее не было, так как театр «Комеди Франсэз» от нее отказался, и она согласилась сниматься в каком-то итальянском фильме. А семейство Распай… Алиса решила порвать с ними, что, кажется, их совсем не тронуло: отец скорее всего полагал, что содержание, ежемесячно выделяемое им своей дочери, вполне могло заменить его присутствие. Что же до матери… Мы не осмеливались даже думать об этом.

Как-то вечером, в мае, в нашу дверь постучали. Алиса пошла открыть. К нашему изумлению, это был Пурвьанш. На мгновение моя подружка лишилась дара речи — будто увидела привидение, или, скорее, дьявола во плоти, потом бросилась в нашу спальню, оставив меня с ним наедине.

— Что ж, — произнес он с напускным добродушием, — ну и любезный же прием! Вижу, что голубки по-прежнему нежно воркуют? Ты поэтому больше не появляешься в театре?

— Вы прекрасно знаете причину! — ответил я ледяным тоном.

Он сел лицом ко мне, хотя я и не подумал предложить ему стул, потом снова заговорил:

— Моя версия «Короля Лира» продвигается как нельзя лучше. Я мог бы уважить твои чувства, но баста! Мсье предпочитает перечитывать классиков, сверяясь с учебником идеальных кретинов.

— Послушайте, — воскликнул я, — мы больше не желаем иметь с вами ничего общего!

— Фьють! Я слишком тебя уважаю, чтобы бросить в жертву тупой заурядности! Тебе еще нет двадцати двух, а ты живешь как крыса, зарывшаяся в заплесневелый сыр! На кого ты похож! Ты дудел в уши Марии-Серафины какой-то высокопарный вздор в стиле Армии Спасения, хотя она только и мечтает о том, чтобы погрузиться в «дьявольское болото»! Это смехотворно! Старомодно! Так пошло и плоско! Лучше бы ты занялся изучением собственных низменных инстинктов и извлек из этого великолепную роль для твоей пьесы!

— Довольно! — закричал я так громко, что сам удивился. — Вы сняли свою маску! Теперь я знаю, кто вы такой!

— Ты знаешь? — спросил он насмешливо. — А, вот славная новость! И кто же я такой, по-твоему?

Следовало бы швырнуть ему что-нибудь в том же духе: «помешанный» или «шантажист». Его глумливый тон подталкивал меня к грубости. Но он уже продолжал:

— Я — никто. Но оставим это! Если уж я пришел к тебе, несмотря на твою неблагодарность, то уж, конечно, не для того, чтобы рассуждать о моей персоне. Я хотел бы поговорить с тобой о мадемуазель Бонэр.

— О Софи?

— Она в самом деле достойна своего имени! Благоразумна и благонравна как благочестивые картинки на страницах требника старой девы! Но ты-то знаешь, что я об этом думаю. Эти премудрые клячи — такие же кобылки, как все прочие!

— Хватит! — сказал я. — Софи Бонэр — наша подруга, и я не допущу, чтобы вы пачкали ее вашим грязным языком, когда не можете добиться того же своими действиями! Мне известно, что она не поступила в «Комеди Франсэз» из-за ваших злосчастных интриг!

Он вздохнул с видом глубоко усталого человека.

— Вот и делай добро людям! Да разве она не поняла, что это — для ее же блага! Этот театр хорош лишь для стариков! Это — хранилище напыщенности и нафталина! Мольер там — бездушный памятник! Софи Бонэр заслуживает лучшего!

— Вертепа с улицы Поль-Валери, быть может? — вскричал я, разозлившись до крайности.

— О, — удрученно произнес он, — ты меня недооцениваешь! В Париже есть гораздо более любопытные улицы! Но, вижу, ты не веришь в мою искренность. У мадемуазель Бонэр просто какой-то дар бросать мне вызов!

— Да она над вами потешается! — сказал я со смехом. — Вы что, считаете себя центром мироздания?

Он скривился в гримасе. Моя ирония его больно уязвила.

— Ясно, — произнес он после долгого молчания. — Ты думаешь, меня интересует одна только плоть. Какая ошибка! Я стараюсь выудить души, спрятанные в панцире плоти, если, конечно, у людей есть душа. Приходится признать: я питаю слабость к женщинам; но и мужчины — тоже весьма плодородная почва. И на ней может вырасти все, что угодно, только бы навоза хватило.