Фредерик Тристан - Во власти дьявола

— Ваша метафора не так уж хороша! — со смехом воскликнула Софи. — Ведь ведунья — почти чертовка и рифмуется с… мышеловкой [13], не правда ли?

Он настолько растерялся, что, неловко схватившись за клешню омара, упустил ее. Она вырвалась, красный сок брызнул фонтаном, и яркое — точно кровавая рана — пятно расползлось на его белой рубашке.

Роль принца Лелио должен был исполнять Себастьян Дрё, мужчина лет сорока. Возможно, он был не слишком красив, но довольно представителен: твердое лицо украшал нос с горбинкой а la Монтефельтро; он его совсем не портил, а напротив — придавал ему некоторое сходство с аристократами эпохи Ренессанса.

С первых же репетиций мы заметили, что он сблизился с Софи Бонэр, которая вроде бы благожелательно принимала его ухаживания. Они часто ходили вдвоем в театральный бар, сидели там подолгу, весело болтая друг с другом, и это стало беспокоить Пурвьанша. Поэтому он начал искать способы принизить значение роли принца, свести ее к нулю.

— Лелио мог бы сам стать героем этого преступления. Но он — всего лишь его тень. Представьте, что создали бы из этого материала Лакло или Сад! Даже Перро с его «Синей Бородой»! А этот? Вот он похищает аппетитную крестьяночку. И что же он делает, он, обладающий всей силой власти?! Да ничего! Он боится так называемого ума Сильвии (в сущности, она ведь просто дурочка!), тогда как он мог бы просто овладеть ее телом. Не в состоянии придумать ничего путного, он передает свою власть Фламинии и доходит до того, что рядится в чужие тряпки, стараясь умаслить красотку, которая, по правде говоря, только того и ждет! Этот принц — смешная изящная кукла, марионетка, которая в конце концов становится узником наихудшей тюрьмы: брака!

Пурвьанш все дальше заступал на территорию Анри Шаваля, и последний наконец заартачился. Кто тут режиссер? И действие, и герои должны носить отпечаток его видения! Помощник присутствует здесь исключительно для того, чтобы проводить репетиции, шлифуя и доводя до блеска задумки режиссера, а не для того, чтобы внедрять свои идеи, особенно если чужой замысел идет вразрез с его установками. Битва была короткой. Шаваль обратился к директрисе, требуя вынести решение, а та начала вилять. Он отказался от компромисса, потребовал выплаты неустойки и хлопнул дверью. Пурвьанш прекрасно знал, что это за человек — обидчивый, ограниченный и порывистый. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, не спровоцировал ли он его нарочно, чтобы вывести его из себя и занять его место!

— Что ж, — сказала Софи, — теперь вы должны быть довольны! Вы сможете превратить вашу Сильвию во что вам угодно. Но она строптивей, чем вы думаете! В сущности, это — обычная деревенская девчонка. Она любит природу, здоровье и простоту. Ее любовь к Арлекину идет от той сельской жизни, из которой она была вырвана, потому что принц пожелал запереть ее в своем зеркальном дворце.

— Я согласен, — ответил Пурвьанш, — что в памяти Сильвии хранятся наивные картины простой жизни той деревни, откуда ее вытащили. Должно быть, страшная дыра. Она же видится ей настоящей Аркадией с очаровательными кудрявыми овечками, прямо сошедшими с подарочной коробки господина Юрфэ. Но Фламиния, с первого же своего появления, начинает вдалбливать ей в голову идеи о более осязаемой реальности, а главное, гораздо более приятной: понятие о роскоши и более сложных радостях. Примерив туалеты, которые лишают ее индивидуальности и льстят ее самолюбию, Сильвия входит во вкус. Ее восприятие мира трансформируется. Ей уже недостаточно одного Арлекина с его скромными поцелуями. Ее сердце замирает от сладкого предвкушения, и этот страх дает ей понять, что принц — натура более испорченная и его желания гораздо порочнее.

— Итак, — заключила Софи с широкой улыбкой, плохо скрывающей ее гнев, — вы воображаете, что из вольной птицы я превращусь в глупую гусыню и поселюсь в его птичнике, а принц однажды сможет полакомиться гусиной печенкой! Это отвратительно!

— А вы что об этом думаете?

— Знаю я вас, вас и ваши аналогии… Но оставим это! Меня ждет Себастьян.

И она ушла, а Нат остался стоять на сцене. Решительно, он плохо взялся за это дело и теперь упрекал себя в неуместном умничанье. Однако его интеллект и был той плотиной, пока еще сдерживающей то нежное и ужасное чувство, которое уже готово было обрушиться на него, как мощный прилив, заливающий сухую землю. Ибо он был сух и знал это. Вся его эротическая техника была фальшивой заменой любви. А его жажда власти — просто фантомным искажением желания быть любимым.

И вот теперь появляется этот Себастьян Дрё! Нат начиная постепенно терзаться ревностью. По ночам он грезил о теле Софи, о невозможных ласках. Она была далеко, но каждый вечер лежала рядом с ним. То он воображал ее в цепях на улице Поль-Валери, то играл ей на гитаре на озере Ле Бурже, но чаще всего он падал к ее ногам и просил прощения, сам не зная за что. Тогда она поднимала его, целовала в лоб и утешала как ребенка.

— Можешь ты это понять? — спрашивал он меня в то время. — Я хотел бы благоговеть перед нею, а бывают часы, когда я только и мечтаю о том, чтобы втоптать ее в грязь… А, все мы потомки древних рептилий!

— Вас бесит то, что она заставила вас уважать ее. Это все — очень обыкновенно, но из гордости вы превратили это в театральный спектакль.

— Из гордости? Скажите лучше: из страха унижения! Возможно, я рядом с ней стану настоящим идиотом.

— А почему бы нет? Разве любовь подписывала договор с умом? Ваша голова — темный лабиринт, и ваше желание мечется там как голодная крыса.

В конце концов, мое сравнение с крысой нравилось мне больше его крокодилов! Но, когда Пурвьанш говорил о любви и желании, что он имел в виду на самом деле? Конечно же, он говорил о себе. Всегда и только о себе! Впрочем, он как раз и обвинял Софи в нежелании войти в его замок и сделаться одной из его марионеток. Хуже всего то, что он понял: она никогда не подчинится его игре, какую бы пьесу он ни поставил: будь то комедия, трагедия или фарс. Она примет его руководство на сцене, потому что вынуждена поступать так благодаря его хитрости, но весь этот маскарад так и останется за огнями рампы.

Действуя через ее героиню, Сильвию, Нат изо всех сил старался донести до Софи свои чувства, ставя себя на место принца. Она превосходно поняла его игру и отбивала все удары, точно в каком-то сложном пинг-понге: то притворяясь, что совсем не понимает его намеков, то возмущаясь так, словно он оскорблял ее своими словами. Но попробуйте понять, кто это говорил? Софи или Сильвия? Пурвьанш чувствовал все большую неуверенность, и чем дольше шли репетиции, тем сложнее ему было понимать этот язык, распутывать этот двойной клубок, который он сам и скручивал.