Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

Рядовые и сержанты к событию отнеслись сдержанно. Даже как будто с одобрением. Вызнавали подробности, обсуждали, упреждая, грядущее развитие. Кое-кто осуждал. Но была во всем случившемся какая-то глубинная, внутренняя логика. Закономерность. Сермяга в этом была. И это очень ощущалось.

«Не замечали ли вы в последнее время за старшим сержантом Пакором какой-либо странности? В настроениях, рассуждениях?.. Может быть, в пристрастиях?.. Принимая во внимание его увечье...»

«Никак нет, господин штатный психолог части. Странности есть, но только не в Пакоре. Они...» — широкий, обводящий вокруг жест.

«Пофилософствуй мне тут!..»

И по морде, натурально. Да ну еще, разговаривать с ними, с ублюдками.

x x x

— Ну, народ!.. — с легким восхищением проговорил Пакор, когда танк торжественно, будто в помпезной патриотической опере, всполз на Поклонную Гору и оттуда, как с насеста, уставился круглым глазом орудийного дула на обитателей Новой Шуанны. Обитатели клубились возле пивной бочки и ничему, кажется, не удивлялись.

— Тут вообще другие люди какие-то, — отозвался Ахемен. — Не замечал?

— Чего не замечал?

— Как пересядешь на Шуанскую ветку метро — так все меняется. Даже рожи будто не вавилонские.

— Сынок, — сказал Пакор, направляя танк под уклон: постояли на Поклонке — и будет. — Я десятый год гляжу на мир вот в эту щель, а в метро не ездил — фью!.. Тогда еще и ветку эту Шуанскую не открыли, метро обрывалось на площади Наву...

Вспахивая грязь, танк миновал пивную бочку и степенно двинулся в потоке траков-дальнобойщиков по Объездному Кольцу. Траки глядели на танк свысока.

— Куда мы теперь, а? — спросил Ахемен.

— Тебе что, не нравится?

Ахемен неопределенно пожал плечами.

— А ты где родился, Пакор? — спросил он вдруг.

— В роддоме, — поведал Пакор.

— Нет, серьезно.

— Говорю: в роддоме.

— А я в Вавилоне.

— Ну и я в Вавилоне.

Траки сворачивали в объезд Великого Города. Пакор уверенно направил танк в сторону Ворот Иштар, казавшихся отсюда хрупкими, почти хрустальными: темно-синий изразец, тонкие зубцы поверху, узкий проход между двух длинных глиняных стен — от кого они могут теперь оборонить?

— Я мар-бани, — неожиданно сказал Пакор.

— Брешешь!.. — Ахемен даже подпрыгнул от удивления. Толстый Пакор с простецкой мордой, с ручищами грузчика — аристократ древней крови?..

— На фига?.. — удивился Пакор. — Хочешь, я тебе и дом покажу.

— Покажи...

Ворота Иштар приближались. Сонные тучные быки и мрачноватые единороги глядели друг на друга, чередуясь на створах ворот. Следом шествовали синебородые кучерявые воины в длинных, неудобных одеждах.

— Ты кого выбираешь? — спросил Ахемен.

Пакор мельком глянул на ворота.

— Единорога.

— Тогда я бык.

Пакор хмыкнул.

— С яйцами легко быть быком.

Ахемен слегка покраснел.

Танк втиснулся в узкий створ ворот, сбив зеленоватый изразец на одном углу. Дальше стены расступались — и поплыли, сменяя друг друга, широкоплечие мужские фигуры с копьями и мечами в неестественно мускулистых руках.

Танк двигался неспешно, в странном созвучии их архаическому, бесполезному сейчас ритму: раз-раз, раз-раз...

Дорога Иштар была пуста, только древние воины на изразцах и два дезертира в танке. Раз-раз, раз-раз... Голубое небо месяца адарру выгнулось над ними, распахнув кладовые света, дрожащее от сострадания: беззащитность и хрупкость — о человек...

Раз-раз, раз-раз... bose-bose, bose, uns're Panzer dringen lose...

— Слушай, куда мы едем? — спросил Ахемен.

— К Евфрату. Искупнемся, блин.

Ахемен засмеялся. Потом сказал:

— Курить охота.

— Покури.

Ахемен вылез в люк, уселся на броню, свесив ноги, с наслаждением закурил. Как-то очень хорошо ему было. Даже странно.

Он бездумно пускал дым, а с двух сторон на танк Ур-812 наплывал Великий Город — Вавилон.

Дома становились ниже, богаче. Газоны по-весеннему утопали в грязи, но асфальтовые мостовые чисто выметены. Редкие прохожие почему-то не обращали на танк никакого внимания. Только компания богатеньких разгильдяев, распивавших баночное пиво возле серебристого «Сарданапала» с раскрытыми дверцами, откуда рвалась оглушительная музыка, заорала и приветственно замахала руками. Ахемен, озорничая, ответил им «пятым танковым сигналом», показав «fuck».

А Пакора вдруг оставила былая безмятежность. Он затревожился, забеспокоился, будто пес, унюхавший... нечто...

Да! Где-то здесь неподалеку должна быть одна кафешка. Бог ты мой Нергал, сколько лет прошло?.. Пятнадцать, не меньше.

Джинном из бутылки вырвалось и застлало взор, и слух, и нюх — давнее, печатью ненадобности запечатанное воспоминание...

Последний месяц перед каникулами, столько обещающий месяц иярру. Девятый класс элитной школы. Ломкие, басовитые голоса мальчиков, кое-кто начал покуривать. И девочки, блин, одноклассницы с назойливо колющими глаза грудками... Зацветающие каштаны в аллее... И вот вся изнемогающая от гормонального половодья компания, невинно и постыдно похотливая (о, в тайне, все держится в страшной тайне!) — бежит с последнего урока сюда, в парную, без вентиляции, безраздельно отданную солнцу «стекляшку»...

Пакор облизал губы, въяве ощущая на них привкус тогдашнего ниппурского вина. Молодого, дешевого, что сразу ударяет в голову.

После, лет пять спустя, ниппурское испортилось, стало кислым, скучным. Поддельное гнать стали. Во всем Ниппуре столько не производили, сколько продавали в Вавилоне. Но это уже потом, потом... Поколение этого сопляка Ахемена уже настоящего не застало — так, разведенный спирт с сиропчиком...

Танк медленно развернулся и поехал по узенькой тихой улочке.

Ахемен расхохотался.

— Ты чего? — спросил Пакор.

— Тут левый поворот запрещен.

Теперь засмеялся и Пакор.

С жестяным грохотом опрокинулся и тут же затих, смятый гусеницами, мусорный бак.

...А буфетчица была как царица — лет, должно быть, тридцати с небольшим, зрелая, как летняя яблоня, прекрасная, недосягаемая. С черными глазами и черным локоном, будто приклеенным к виску. Она носила белоснежную крахмальную корону на волосах. И руки ее — белые, томные — порхали над стаканами, пока она разливала вино, а мальчики мысленно проникали под ее одежду и впивались набухшими членами в ее лоно. А девочки многозначительно млели.

Потом царица спилась и ложилась под любого, но тогда это стало неинтересно.

Вот и сквер, вот и голые, в богатырских почках, каштаны, вот и «стекляшка». Та самая.

Черноусый молодец в оранжевом комбинезоне водил шваброй с губкой по сверкающей витрине. Над витриной горела синяя переливающаяся надпись: «МЕБЕЛЬ» и чуть ниже — «ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ».

Пакор смял молодую березку и, не заметив, сокрушил скамейку. Молодец в комбинезоне подскочил, уронил швабру и что— то закричал, широко раскрывая рот и размахивая руками.