Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии

Палата мамы была вся уставлена цветами. Мама пришла в себя после обезболивающих средств и, оглядевшись, выдохнула:

— Я будто бы в саду. — Она слабо улыбнулась и протянула руки, чтобы обнять папу и потом меня. — Я знаю, что ты хочешь сказать мне, Крис. Но ведь пока я не упала, я танцевала неплохо, верно?

— Во всем виновата развязавшаяся лента, — сказал я, пытаясь защитить ее от папиного гнева. — Если бы не она, ничего бы не случилось.

— У меня не перелом? — спросила она у папы.

— Нет, дорогая, просто порваны связки и сломано несколько хрящей, но все уже прооперировано. — И он подробно, сидя на краю кровати, рассказал ей обо всех повреждениях, в серьезность которых ей так не хотелось верить.

Мама вслух рассуждала:

— Я никак не могу понять, каким образом она развязалась. Я всегда очень тщательно подшиваю ленты сама, никому не доверяя.

Она уставилась куда-то в пространство.

— У тебя что-нибудь болит? — спросил отец.

— Ничего, — ответила она досадливо, будто ее от чего-то отвлекли. — А где Барт? Почему он с вами не поехал?

— Ты же знаешь Барта. Он ненавидит больницы и больных, как, впрочем, и все остальное. Эмма позаботится о нем и о Синди. Но тебя мы все ждем домой, поэтому обещай слушаться своего врача, сестер и не упрямиться.

— А что случилось со мной? — нервно спросила она, и я насторожился тоже.

Всем нутром я чувствовал, что сейчас что-то страшное обрушится на нас всех.

— Колено твое совсем плохо, Кэти. Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что тебе придется передвигаться в инвалидном кресле, пока окончательно не заживут связки.

— Инвалидное кресло?! — она повторила это с таким ужасом, будто речь шла об электрическом стуле. — Что именно у меня повреждено? Ты что-то от меня скрываешь! Ты щадишь меня и не говоришь правды!

— Когда врачи установят точный диагноз, тебе все скажут. Но одно можно с определенностью сказать уже сейчас: ты больше не сможешь танцевать никогда. Мне сказали, что преподавать танец ты тоже не сможешь. Никаких танцев, даже вальса.

Говорил он все это очень твердо, но в глазах его были боль и сочувствие.

Она не могла поверить, что такое невинное падение оказалось столь роковым для нее:

— Никогда не смогу танцевать?.. Ничего не смогу?..

— Да, ничего, — повторил он. — Прости меня, Кэти, но я ведь предупреждал. Пересчитай в уме количество повреждений твоего злосчастного колена. Может ли выдержать такое человеческое тело? Теперь даже ходить ты будешь не так легко и беззаботно, как прежде. Так что теперь слезами не поможешь. О танцах забудь.

Она заплакала, уткнувшись ему в плечо, а я сидел возле них и внутренне рыдал, как будто это мне надо было забыть о балете на всю жизнь — таким несчастным я себя ощущал.

— Ничего, Джори, — проговорила она, наконец, осушив слезы и выдавив из себя неуверенную улыбку. — Если мне нельзя танцевать, я найду себе занятие поинтереснее — хотя один Бог ведает, что это может быть такое.

Через несколько дней мама вполне поправилась, и тогда папа принес в больницу портативную пишущую машинку и множество письменных принадлежностей. Он сгреб все со стола, повернул к свету кровать и улыбнулся маме своей обворожительной улыбкой.

— Самое время закончить эту книгу, которую ты начала так давно, — сказал он. — Просмотри свои старые записи и выброси к чертям все, что может тебе напомнить о неприятностях. Пусть они сгорят вместе со всеми бывшими несчастьями — твоими и моими. Упомяни только о Кори и Кэрри. И будь милостива ко мне, Джори и Барту, потому что мы все очень потрясены происшедшим.

О чем он? Я не понимал ни слова.

Они некоторое время смотрели в глаза друг другу таинственным взглядом, а потом она взяла из его рук старую тетрадь и открыла ее на случайной странице. Я увидел ее крупный, старательный девчоночий почерк.

— Не уверена, что я смогу, — тихо проговорила она. — Это как будто прожить жизнь сначала. И возвратить назад всю боль.

Взгляд ее показался мне очень странным.

— Поступай, Кэти, как ты считаешь нужным, — покачал головой отец. — Но мне кажется, ты не зря начала когда-то писать. Может быть, это будет начало твоей новой карьеры, и более удачной, чем прежняя.

Мне показалась дикой сама мысль, что писательство может заменить балет, но, когда я на следующий день пришел в больницу, мама уже строчила, как сумасшедшая.

На ее лице при моем появлении ничто не отразилось: мыслями она была уже в своей книге. Я почувствовал ревность.

— Надолго ли? — спросила она у отца, который подвозил меня.

Мы все собрались здесь в ожидании и напряжении: Эмма с Синди на руках, и я, вцепившийся в руку Барта. Папа поднял маму с кресла и посадил в инвалидную коляску, взятую напрокат.

Барт глядел на коляску с отвращением, а Синди от удовольствия кричала: «Мама, мама!».

Синди не слишком озадачило исчезновение мамы, так же, как и ее возвращение домой; зато Барт брезгливо отступил назад и мерил маму взглядом с головы до ног, будто рассматривал незнакомку. После этого Барт молча повернулся и, не говоря ни слова, пошел. Выражение боли появилось на лице мамы, она позвала:

— Барт! Ты даже не хочешь поздороваться со мной после разлуки? Ты не рад, что я снова дома? Я по тебе так скучала. Я знаю, что ты не любишь больницы, но мне бы хотелось, чтобы ты навестил меня. Мне также понятно, что тебе неприятен вид этой коляски, но я ведь в ней не навсегда. А инструктор по физической терапии показала мне, как много можно делать, сидя в такой коляске… — Мама замолчала, потому что Барт взглянул на нее так, что она осеклась.

— Ты так глупо выглядишь, когда сидишь в ней, — сказал Барт, сдвинув брови. — Мне это не нравится! Мама нервно рассмеялась:

— Ну, честно говоря, мне она тоже не нравится… это не самое лучшее, на чем мне пришлось восседать. Но это не навсегда, только пока не заживет мое колено… Барт, будь добр к своей матери. Я прощаю тебе, что ты не пришел ко мне в больницу, но я не прощу тебя, если ты больше не чувствуешь любви ко мне.

Все еще хмурясь, он отступил назад, когда она попыталась тихонько подъехать к нему.

— Нет! Не прикасайся ко мне! — истерически закричал он. —Ты не должна была ехать на этот спектакль! Ты сделала это нарочно, поэтому и упала! Ты сделала это, чтобы не быть вместе со мной дома, чтобы не видеть меня! Теперь ты будешь ненавидеть меня за то, что я остриг волосы Синди! И еще эта проклятая коляска, которая тебе совсем не нужна!

Повернувшись, как ужаленный, он побежал на задний двор, но поскользнулся и упал. Поднявшись, как будто за ним гонятся, он побежал опять, но сразу же врезался в дерево и вскрикнул от боли. Я видел, что нос его расквашен до крови. Каким же можно быть неуклюжим!