Вирджиния Эндрюс - Сад теней

Призрачно красивое лицо Коррин овладело им всем, оно влекло его в бесконечные видения потерь и поражений. Они задерживались на поверхности его кожи до тех пор, пока он сам не превратился в призрака.

Мы с Джоном Эмосом бывало доставали Библию, открытую на страницах, которые он хотел прочитать, и клали ее Малькольму на грудь. Я тоже, как и Малькольм, с помощью Джона Эмоса, подверглась превращениям. Теперь я знаю, что полностью верю в его соединение с Богом, потому что даже не зная тайны о том, кто была Коррин, он инстинктивно видел правду и пытался привести меня к ней пока было не поздно. Но я была слишком слепа, чтобы видеть. Сейчас я твердо решила никогда больше не быть слепой.

— Оливия, — пытался успокоить меня Джон Эмос, — пути Господни неисповедимы, но всегда справедливы. Я знаю, что Он даст тебе возможность искупить ужасный грех твоей дочери и ее дяди.

Его слова заставляли стынуть мое сердце.

— У нашего Господа всегда найдешь правду, — продолжал он. — Опустись на колени, женщина, и спасай свою душу.

— Я не могу опуститься на колени, ибо я не была честной с Господом. Ты не знаешь всей правды.

— Давай же, Оливия, исповедуйся во всем. Я встала на колени возле него.

— О, Джон. Все это гораздо хуже, чем ты воображаешь.

Я чувствовала, как Дьявол сжимает мое горло, но я с трудом выдавила слова сквозь его зловещие пальцы.

— Кристофер на самом деле не сводный единокровный дядя Коррин. Он ее единокровный брат.

— Что?! Бог мой, женщина, как это могло случиться?!

— Видишь ли, Джон Эмос, Малькольм был влюблен в Алисию, и она от него забеременела после смерти Гарланда; потом он заставил ее отдать Коррин нам. Затем Алисия уехала. И никто никогда не знал, что на самом деле я не мать Коррин.

Я смотрела в пол, на лице у меня отразился стыд такой сильный, что я не в силах была взглянуть на Джона Эмоса.

— Поднимись, женщина, — сказал он тоном приказа. — Так как ты сознаешь силу своего греха — ты сама не так уж много и грешила, грешили против тебя, и Бог уже послал на землю свой карающий меч, чтобы поразить твоего мужа. Он сделает то же и с его детьми, я уверяю тебя. Он с ними сделает то же самое. Теперь мы должны следить за Малькольмом, Оливия, взять под контроль этот варварский дом и снова возвратить его Господу. Давай молиться, Оливия. Отче наш, который есть на небесах…

Речь Малькольма начала улучшаться, словно моя исповедь вернула надежду в Фоксворт Холл.

Врач объяснил нам, что, хотя может наступить еще большее улучшение, все равно он никогда не будет говорить нормально. Из-за того, что произошел коллапс его лицевых мышц, он выглядел так, будто постоянно счастливо улыбался. Каким-то странным, сверхъестественным путем это искаженная улыбка напоминала то очарование и красоту, которыми он обладал, когда был молодым. Будто бы сняли с его прежнего лица керамическую маску и навсегда на нем закрепили ее.

Когда я испытывала к нему милосердие, я позволяла подвозить его к письменному столу, чтобы он мог взглянуть на бумаги и деловые сделки, которые мне удалось заключить. Сначала я просто следила за привычным порядком вещей, изучая работу Малькольма и принимая подобные решения.

Но спустя некоторое время, когда я почувствовала в себе достаточную уверенность, я стала принимать решения, которые были исключительно моими собственными.

Я манипулировала деньгами на фондовой бирже, изменяла технологический процесс на заводах, покупала и продавала кое-какое имущество.

Сначала он был шокирован моей самостоятельной деятельностью и требовал, чтобы я привела все в прежнее состояние, но я игнорировала его требования. Я также назначила Джону Эмосу крупное ежегодное жалование, регулярно переводя фонды на личные счета. Несмотря на болезнь Малькольма, он мгновенно мог все понять.

Он поддерживал банковский официальный отчет.

— Малькольм, ты должен понимать, что все теперь не так, как было прежде. Ты должен быть благодарен за то, что ты оставил, принимая во внимание все, что ты навлек на себя. И ты должен радоваться, что у тебя есть я и Джон Эмос. Можешь ты себе представить, как такая женщина, как Алисия или даже как твоя дочь справлялась бы со всем этим? Смогла бы она взять на себя ответственность по ведению бизнеса? Разве все шло бы так гладко? Могла бы она смотреть на тебя изуродованного? — я спрашивала с горечью. — Что бы она сделала, так это убежала бы со всеми твоими деньгами. Вот так! — добавила я с бешенством.

Я прошла к письменному столу и без труда взяла у него из рук банковскую ведомость.

Однажды, это было почти два года спустя после удара, Малькольм посмотрел на меня со своей коляски, в то время как я работала позади его письменного стола. Иногда я говорила, чтобы его ввезли в библиотеку, когда я работала. И я зачитывала ему некоторые из решений, принятых мной и их результаты. Я знала, что ему не хотелось находиться там, и, особенно, ему не хотелось слушать о моих действиях; но мне это доставляло удовольствие, поэтому я просила его ввезти и потом отсылала сиделку.

В тот самый день ранней весной, когда солнечный свет вливался в комнату через окно за моей спиной, и я ощущала его тепло, я заметила вдруг, что на лице Малькольма появилось новое выражение — более мягкое.

Глаза его были более спокойные и добрые, потеплела их синева. Я знала, что он думает о чем-то, что доставило ему хорошие воспоминания. Я перестала работать и взглянула на него с ожиданием.

— Оливия, — сказал он, — я должен что-то узнать, ну, пожалуйста! — с мольбой произнес он. — Я знаю, у тебя ко мне нет светлых чувств, но будь милосердна ко мне и обещай, что выполнишь единственную мою просьбу.

Мне он напомнил сейчас того Малькольма, который впервые приехал тогда в Новый Лондон и наполнил мое сердце надеждой и обещанием. Это был тот Малькольм, который гулял со мной по берегу океана и вызывал у меня чувство, что меня можно любить и лелеять, как всякую другую женщину.

— Какая просьба? — спросила я, снова садясь на стул. Он с надеждой подался вперед.

— Найми детективов, чтобы они выяснили, что произошло с Коррин и Кристофером. Куда они уехали? Что они теперь делают? И… и…

— А что, если у них изуродованные дети? — спросила я холодно. Он кивнул.

— Пожалуйста, — стал умолять он, наклоняясь вперед, насколько позволяла ему коляска.

Сколько ночей провела я без сна, думая о Коррин и Кристофере, пытаясь ожесточить свое сердце против них; но в маленьком уголке его, который, возможно, был неведом даже Богу, все еще оставалась любовь к ним…

— Ты сказал ей, что она умерла для тебя в тот день, когда она раскрыла тебе свою любовь к Кристоферу. Если ты возродишь ее сейчас, это принесет тебе только боль и муку.