Юрий Шестов - Утро

Бежать не было смысла. Не сегодня, так завтра. Вопрос, похоже, сам по себе не умрёт. Пока они неспеша подходили, я достал из сумки что-то типа молотка, на самом деле болт для крепления рельс к бетонным шпалам, своего рода железнодорожный костыль. Я их брал в кузнице железнодорожных мастерских, забивать крючья в пойманные на Иртыше брёвна. Брёвна были скользкие, вертелись в воде. Вбить крюк было непросто, особенно в холодное время. А делать это надо было быстро – лодку моментально сносило течение, и потом нужно было долго возвращаться назад вдоль берега, буксируя за собой пойманные брёвна. Руки мёрзли, иногда импровизированный молоток выскальзывал из рук в воду, так что в лодке я всегда держал запас этих болтов.

Вперёд выступил светлый ладный парень лет восемнадцати.

– “Ну и что ты будешь с этой штукой делать, сосунок?”

В ответ я молча размахнулся и описал молотком дугу в его сторону. Он ловко, без лишних движений на всякий случай отпрянул.

– “Какие мы сердитые”, – спокойно сказал он.

Я приготовился к кровопролитной драке.

– “Ладно, живи”, – парень смотрел на меня по-прежнему спокойно и изучающе. Повернулся к своей свите: “Не трогайте его”. И пошёл в сторону. Приятели потянулись за ним, бросая недоумённые взгляды то на своего предводителя, то на меня, так и стоящего наготове с болтом в руке.

В тот год я встретил его ещё несколько раз – случайно, в разных местах. Каждый раз он подходил, задавал какой-нибудь нейтральный вопрос, выслушивал ответ и прощался. Потом он пропал.

Встретил я его лет через девять после окончания школы, в местном отделении милиции. Я пришёл хлопотать насчёт прописки по возвращении в Омск после учёбы, а он пришёл становиться на учёт как вернувшийся из мест заключения. На удивление он узнал меня, сам подошёл и начал торопливо, с матом и блатным жаргоном рассказывать о своей непутёвой жизни. Три срока позади, теперь разворошили старое дело, подельники могут сдать… А снова туда неохота… Чем я мог ему помочь?… Я сам был на перепутье в то время, решал как жить дальше. Ему сказал, что ты сам выбрал эту дорогу. Винить некого. Ты был сильный парень, но тебя сломали. Это был диагноз, и неутешительный. Наверное, он сам это знал. Но болезнь не начинают лечить без диагноза, каким бы страшным он не был. Я смотрел на него и видел школьный двор и его – бесстрашного, ладного, уверенного в себе силой своего гибкого крепкого тела. Мало этого, приятель, чтобы не заблудиться по жизни. Мало уметь увернуться от молотка. Главное-то, похоже, суметь найти свою дорогу и до конца пройти по ней. А уж на этой дороге придётся иметь дело с тем что покруче любого молотка. И калечит, уродует, крошит всё в труху оно не снаружи, а изнутри. Он смотрел на меня и какая-то загнанная тоска была в его некогда спокойных и уверенных глазах. Тюрьмы он не боялся.

***

Однажды произошёл случай, который чуть не отправил меня в могилу. В ячменной муке, нагруженной в вагон россыпью, я проделал мехлопатой тоннель в дальний угол вагона. Сделал я это то ли не соображая от усталости, то ли играя с мукой как дети в песочек. Работал в ту смену я один. Затянув мехлопату в вагон, направил её понизу тоннеля. Когда мехлопата тронулась, она подрезала снизу стену из муки и все эти тонны рухнули мне на спину. Несколько мгновений я ощущал неимоверную тяжесть. Напрягся так, что в голове мелькнула мысль: “Всё, жилы лопнут!”. Ни до ни после я никогда больше не ощущал такой тяжести. В конце концов я высунул голову наверх. От мучной пыли ничего не видел, но чувствовал что мука достаёт мне до подбородка. Сантиметров на десять повыше и мне конец – я бы задохнулся. Упади на пол – то же самое. Пронесло. На этот раз пронесло.

***

Как-то зимой мы вдвоем с напарником загружали вагоны комбикормом в ночную смену. Поставили щиты, поверх щитов натянули мешковину – на тот случай, если не уследим за уровенем комбикорма и он начнёт сыпаться через щит. Потом опустили в люки на крыше вагона трубы и открыли заглушки. Комбикорм посыпался в вагоны.

Это был вагон с птичьим комбикормом, так что набивать его надо было под крышу. Теперь трудно сказать, кто виноват и как оно вообще так получилось (в жизни спотыкаешься на ровном месте). Тем не менее случилось так, что пока я забивал вагон комбикормом с одной стороны, или ещё до того как я начал, мой напарник забил под крышу одну сторону вдоль боковой стенки вагона и ушёл в бытовку дремать. Я же двигался по периметру вагона и в итоге, доползя до торца вагона, обнаружил что запечатал сам себя. Вроде бы ничего страшного, но проблема была в том что у меня было совсем маленькое пространство. Я просто мог задохнуться, если напарник не халтурил и добросовестно забил комбикормом всю свою сторону до верха. Крыша железная. Известная своим качеством “вагонка” (доски из которых сделан вагон) воздуха практически не пропускает. Времени у меня было немного. В первую минуту, когда я убедился что напарник сработал на совесть, меня охватила паника. На инструктаже по технике безопасности нас предупреждали о таких случаях. Я как-то не придал им значения, легкомысленно решив, что это только по пьяной лавочке можно совершить такую глупость – задохнуться в комбикорме. И вот я лежу на животе в самом торце вагона. Переносная лампа освещает перед моим лицом тёмные доски “вагонки” и кусочек крыши вагона. Всё жизненное пространство скукожилось до размера гроба. Мне было жарко и становилось трудно дышать. Кричать или стучать бесполезно – два часа ночи, на улице мороз. Народу в ночную смену немного, да и те забились по тёплым углам.

Я решил выбираться где грузил напарник – с той стороны дверь была открыта и скорее всего уровень комбикорма ниже. Со своей стороны я запечатал себя как на вечное хранение. На другой стороне оставалась возможность, что до воздуха ближе чем я думаю. Развернуться я не мог, поэтому начал перебрасывать комбикорм к голове, помогая себе ногами. Мне было жарко. Пот бежал с меня просто ручьями. Я хватал воздух ртом, как рыба, но его становилось всё меньше и я начал задыхаться. Я понимал, что голова перестает соображать. Требовалось всё большее усилие чтобы продолжать работать и не терять сознание. Наверное, я всё-таки терял его, может только на мгновения, потому что помню такое чувство будто просыпался. Я не сразу осознал, что одна нога вышла наружу – по-видимому уже совем плохо соображал. Но когда это до меня дошло, я бросил плицу и уже не дыша, помогая руками и извиваясь телом как уж, вывернулся из своей западни. Я лежал на спине возле щита и первые минуты не чувствовал ничего кроме счастья дышать воздухом. Сознание постепенно возвращалось ко мне. Потом, ползая на четвереньках, нащупал провод переносной лампы, оставленной в комбикорме. Кое-как, с нескольких попыток, вытянул её за провод. Казенное имущество терять не полагалось. Порядок есть порядок. О плице вспомнил только в бытовке.