Алексей Слаповский - Они

А потом это перешло на другое: Полина стала болезненно брезгливой, опасаясь всяческой заразы. Завела свои ложку, вилку, тарелку, чайную чашку, ругалась, если кто-то брал. Постоянно мыла руки, то и дело стирала свое белье и одежду, сторонилась одноклассников и долго считала себя не совсем нормальной, пока учительница литературы Галина Владимировна не рассказала про поэта Маяковского, который тоже страшно боялся инфекции из-за того, что его отец умер от заражения крови. Революционный поэт пил только кипяченую воду и обертывал бумагой дверные ручки. Но все равно потом застрелился. Галина Владимировна вообще была хорошей учительницей, она сначала много и интересно рассказывала про поэта или писателя и только потом переходила к текстам. Полина до этого была равнодушна к литературе, а тут увлеклась. Она читала того же Маяковского теперь не просто как слова лесенкой, напечатанные на бумаге, она читала и думала: человек, написавший это, тоже боялся заразиться, как и я. И ей это облегчало понимание стихов. Но больше всего она полюбила читать биографии, любит и до сих пор, выискивая в описаниях жизни людей что-нибудь простое и человеческое, близкое ей. Особенно интересует ее тема самоубийств — и того же Маяковского, и Есенина, и других. Однажды она подумала: если эта жизнь мне когда-нибудь надоест, никто не мешает мне все прекратить и покончить с собой. И у нее появилось ощущение, что она полная хозяйка своей судьбы и своей жизни, это ее очень успокоило. Она перестала бояться чего-то плохого, у нее теперь есть способ защиты, который абсолютно надежен, с которым ничто не страшно.

Но заразы бояться тем не менее не перестала, от болезненной брезгливости не избавилась. Когда впервые целовалась с мальчиком, чуть не стошнило. Нарочно заставила себя целоваться больше, чтобы привыкнуть, но не сумела. Потом поняла, что он ей просто не нравится. Стала искать случая поцеловаться, а может, и что-то сделать большее с другим одноклассником, который очень нравился. Но когда при первом приближении его лица увидела у него на щеке свежую ямку от фурункула, еле сдержалась, чтобы не оттолкнуть его. Стерпела, попросила только выключить свет. В темноте стало проще, хоть запах мальчика никуда не делся — и не сказать, чтобы он был таким уж неприятным, просто — чужой.

С сочувствием Полина читала истории про Майкла Джексона, который спит в кислородном саркофаге и завязывает лицо платком, чтобы не дышать испарениями улицы и других людей. Обвинения певца в том, что он домогается детей, ее возмущали. Да, он любит детей, люди не понимают, что любит не как-то развратно, а просто они гораздо чище, чем взрослые. Полина сама мылась по пять раз на дню — и все равно принюхивалась к себе. В метро ездить для нее было всегда мукой: не убережешься от чужих прикосновений. Никогда не садилась: мутило от мысли, что на любом месте только за один день сидят сотни людей — неизвестно каких, возможно, с болезнями, немытых, уродливых, старых...

Но она продолжала бороться с болезнью, она понимала, что так жить невозможно: с ума сойдешь. Она перебарывала себя. Того самого мальчика, который нравился, чуть ли не заставила сделать то, что он должен был сделать. Мальчик, хоть и был уверенным с вида, волновался и потел, но все-таки сумел кое-как. И быстро разонравился. Для закрепления успеха Полина попробовала с другим, тот меньше нравился, но зато был очень красивым и чистоплотным. Это была ее первая влюбленность: мальчик оказался не по возрасту опрятным, любил хорошую туалетную воду и дезодоранты, очень следил за собой. Но он через месяц увлекся другой, а там и школа кончилась.

Ничто Полину особенно не влекло. Она переживала из-за этого, пробовала нарочно чем-то заинтересоваться — не получалось. А потом пришла спасительная мысль: не все ли равно, чем заниматься до самоубийства, лишь бы приятно провести оставшееся время. Тут встретился Гобышев, преподаватель из детской танцевальной студии, куда она ходила два года, охал и ахал, разглядывая ее, а она удивилась: он, пять лет назад казавшийся ей старым, был мужчиной всего-навсего тридцати с чем-то лет. Гобышев занимался теперь серьезным бизнесом, у него была частная студия, где обучались девушки для подтанцовок знаменитым певцам и певицам, он обучал и по заказу этих певцов и певиц, и на вырост, а потом сдавал в аренду готовых танцоров, его студия пользовалась популярностью. Он убедил Полину, что ей просто необходимо танцевать.

Основное впечатление, оставшееся от этих занятий: запах пота. В репетиционном зале, в уборных, на сцене везде запах пота. Но Полина думала: ничего, это даже хорошо, это отучит ее наконец от брезгливости. И иногда казалось: да, привыкает. А потом появилась Ю. То есть она и раньше была — довольно резкая, не очень красивая девушка, но с гибкой и хорошей фигурой, что для подтанцовки важнее, чем лицо: лицо нарисуют, какое хочешь, да его из зала толком и не видно. Эта Ю. провела однажды пальцем по руке Полины и сказала:

— Повезло. Такая кожа лет до сорока будет гладкой. У моей матери такая. А я в отца, вся в пупырышках, гусыня.

— Почему, у тебя нормальная кожа, — посмотрела Полина.

— Ты попробуй, попробуй.

Полина попробовала. Вообще-то она уже многое понимала в жизни, она знала, что Ю. является тем, что на жаргоне этих кругов называется «буч», то есть женщина-мужчина. Но она спокойно относилась к этому. Свои же детские игры с Ариной она почему-то никак не соотносила с тем, о чем узнала во взрослой жизни. Да и вообще чуть ли не каждая девушка в этой среде говорила о себе, что она «немного би». Заигрывали друг с другом, целовались, особенно на глазах у мужчин, которым это нравилось. Полина не верила. Она наблюдала и видела, что только Ю. настоящая в этом смысле, остальные притворяются. Ю. нравилась ей своей самостоятельностью, остроумием, резкостью. И вот она держит ее за руку, и ей это приятно. И от Ю. совершенно не пахнет потом и вообще ничем грязным.

Ю. позвала ее к себе (она снимала квартиру, была из другого города) и очень спокойно, как когда-то Арина предложила заняться любовью.

— Вдруг тебе понравится? — улыбнулась она. — А мне будет счастье. Я влюбилась в тебя, дурочка.

— Не знаю, — сказала Полина. — Вообще-то мне не жалко. Но учти, если не понравится, я сразу скажу.

— Ладно.

Полина ничего не сказала, хотя особого удовольствия не получила. Хорошо только то, что контакт не такой грубый, не такой захватнический и проникающий, как с мужчинами. Ю. все поняла.

— Нет, ты не наша, — сказала с сожалением.

— Я вообще ничья, — ответила Полина.

Она действительно была ничья, ей ни с кем не было так хорошо, как с собой. Гобышев однажды отвел ее к фотографу, тот снимал ее обнаженной. Вот это ей понравилось — и даже очень. И сам процесс съемки, и потом разглядывать себя. Фотограф пытался уговорить сняться в паре, она наотрез отказывалась. Брат Гоша не так давно сказал, что видел ее фотографии в Интернете, Полина посмотрела, возмутилась, поругалась с фотографом, но понимала, что ничего не может сделать. И, если честно, была не против: пусть смотрят. У нее большой альбом, она сама часто смотрит на себя, любуется. Ей кажется, что если бы она сумела в кого-то влюбиться, то только в девушку, абсолютно похожую на нее.