Алексей Слаповский - Антиабсурд, или Книга для тех, кто не любит читать

1 октября 1994 г.

Александр и Мария любили друг друга и произведения Эрнеста Хемингуэя. Сами понимаете, что такое совпадение возможно лишь в городе Саратове. У них было два праздника: день их встречи и день рождения Эрнеста Хемингуэя. Оба праздника они отмечали или дома, если не было родителей, или где-нибудь в укромном месте, — они были неприхотливы в свои двадцать лет.

Но однажды Мария накануне дня рождения Эрнеста Хемингуэя сказала Александру:

— Пойдем куда-нибудь, где чисто и светло.

Александр улыбнулся. Он, конечно, помнил и название, и содержание одноименного рассказа. Но они были не в Париже, а я уже сказал где, и большая проблема — отыскать кафе, чтобы там было светло, чисто и, главное, тихо.

Они пошли наугад и пришли в небольшое кафе: несколько столиков, негромкая музыка и расторопный элегантный официант. Он тут же подошел к ним и улыбнулся:

— Чем могу, молодые люди?

Александр и Мария были оба непьющими.

— Два кофе и бутылку минеральной, — сказал Александр.

— С удовольствием! — воскликнул официант. — Не нужно ли еще чего? Может, бумагу, ручку, конверт? Вдруг вы захотите написать письмо?

— Я именно хотел написать письмо! — воскликнул Александр.

— И я, — сказала Мария.

— Итак, два кофе, минеральная вода, два листка бумаги, два конверта и две ручки?

— Вот именно, — подтвердил Александр.

— Минуту! — сказал официант — и сказал это не в переносном смысле, а в буквальном: ровнехонько через минуту он принес все требуемое и тактично удалился.

Александр и Мария чудесно провели время. Они пили горячий кофе, запивая его холодной минеральной водой, они беседовали о Хемингуэе, о Париже, который Праздник, Который Всегда С Тобой, о своей любви, а потом написали письма: он своей тете в город Белинский Пензенской области, а она своей подруге в город Щучин, что в Белоруссии.

Они подозвали официанта.

— Уже уходите? — огорчился тот.

— Да, спасибо, — сказал Александр.

— Жаль, — сказал официант.

— Мы еще придем, — сказала Мария.

— Погода не балует, — сказал официант.

— Осень, — сказал Александр.

— Главное, чтобы где-то было чисто и светло, — сказала Мария.

— Письма я отправлю, — сказал официант.

— До встречи, — сказал Александр.

И они с Марией ушли, а официант остался, но все трое были наполнены неназойливым чувством человеческого достоинства.

Через год Александр и Мария опять пришли в это кафе.

— Чем могу? — подошел официант.

Александр улыбнулся Марии и сказал:

— Два кофе, бутылку минеральной, бумагу, конверты и две ручки, мы хотим написать письма.

Официант упал в обморок, гулко стукнувшись затылком о каменный пол.

От удара он тут же очнулся. Он вскочил и стал бить Александра. Избив, принялся и за Марию, тоже ее бил и хотел обесчестить, но тут кто-то кликнул милицию. Он бил и милицию — и бесчестил ее. Словами.

Судебно-медицинская экспертиза признала его нормальным, но склонным к возбуждению. И его осудили на год исправительных работ по месту работы.

Вы же скажете: ну, все понятно, автор намекает этим рассказом: как быстро, мол, меняются времена!

Вовсе нет. Времена хоть и меняются, но не в этом дело. Просто официант был другой.

Поэтому вот что. Тот официант, который был первый, он, конечно, хотел добра и вежливости. Но в результате повредил коллеге. Так что если кому вздумается обращаться с людьми как-нибудь, знаете ли, по-хемингуэевски, то вы уж делайте это не сразу, а постепенно, помаленьку, а то люди ведь моментально зарываются и начинают думать, что так теперь везде и всегда будет. А это вовсе пока не так.

Будьте здоровы.

Встретились седьмого ноября одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года на углу улиц Вольской и Белоглинской две женщины: Мария Степановна и Галина Львовна.

Было десять градусов мороза.

— А как в доме у вас, топят? — спросила сердито Мария Степановна.

— Топят! — приветливо откликнулась Галина Львовна. Топят, ничего.

— А нас морозят, — сказала Мария Степановна. — Обещали неделю назад, а нет. Котельная, говорят. Ремонт. Спим одетыми.

— Нет, у нас топят, — сказала Галина Львовна. — Так топят, что к батареям не притронешься. Даже форточки открываем.

— А мы газ на кухне жгем и обогреватели включаем, аж пробки летят. И все равно холодно, — сказала Мария Степановна. — Сволочи.

— Нет, у нас тепло. Прошлый год тоже задерживали, а в этом еще полмесяца назад затопили, когда еще тепло было на улице. Нет, хорошо топят, — сказала Галина Львовна.

— В прошлом году у нас тоже нормально. А в этом не знаю, когда включат. Мерзнем, как собаки, — сказала Мария Степановна.

— А у меня муж от жары в одной майке ходит, — сказала Галина Львовна. — Спим под простыми одеялами. А чего? — тепло ведь.

— У нас пуховые, а все равно спим одетыми, — сказала Мария Степановна. — Холод собачий. Никогда такого не было.

— Бывает по-разному, — сказала Галина Львовна. — У нас тоже не топили, а теперь вот топят. Тепло, как на курорте. Даже окон не стали заклеивать. То заклеивали, вату пихали, а то даже не заклеиваем, и так тепло.

— А у нас хоть заклеивай, хоть не заклеивай, все равно холод собачий, зубы стучат. Наверно, до Нового года не затопят, — сказала Мария Степановна. — Просто паразитство какое-то. Вредительство.

— Это точно. А как живете-то вообще? — спросила Галина Львовна.

— Да ничего, — сказала Мария Степановна. — Живем помаленьку. Нормально, в общем-то.

— Мы тоже кое-как. Нет, ничего. Нормально тоже. И топят вот. Ничего.

— А у нас холодища. Муж в перчатках ходит: артрит.

— А мой в одной майке. А что? — тепло!

— А у нас холод собачий. Ну, всего хорошего, Галина Львовна.

— До свидания, Мария Степановна.

И они отошли друг от друга с улыбками, потому что ничто не вызывает так скоро улыбку, как общение людей друг с другом на одну тему при условии взаимопонимания и добросердечия. Будем же и мы такими людьми, как Мария Степановна и Галина Львовна!

7 ноября 1994 г.

Я был ребенком пригородным, и поэтому в городе мне стоило палец показать — и уже смеюсь, потому что в городе все по-другому, все иначе.

Меня привезли в парк. Качели, карусель, колесо обозрения, комната смеха.

Комната смеха

При входе там простое зеркало. Глянешь в него мельком: ну, вот он я, обычный и привычный, — и скорей к кривым зеркалам, смеяться тому, как выпячивается живот, как растягивается вширь или вдоль физиономия, как становишься дугообразным, как ноги вдруг отпрыгивают вбок от тела. Умора в общем. Я смеялся до упаду. Отсмеявшись, хотел уже уйти, но решил еще раз заглянуть в то, нормальное зеркало при входе — чтобы убедиться, что ничего со мной не сделалось, я такой же, каким и был до этого.