Алек Стюарт - Жизнь — это судьба

Сестра вернулась и, обращаясь к Генри, сообщила:

— Там кто-то ждет вас.

Когда Генри выходил, я заметила в дверном проеме стоявшую в коридоре девушку и узнала в ней Дженис. Она хмурила брови и поджимала губы, но при виде Генри черты ее лица сразу расправились и просветлели.

— Боже мой, Дженис, вам не следовало ждать, — упрекнул он ее.

— О, я решила, что мне лучше подождать. Правда, я не думала, что вы задержитесь так долго, — ответила она ласково.

Тут Генри прикрыл дверьми продолжения разговора я не слышала.

Пока сестра хлопотала возле меня, я размышляла: уж не влюбилась ли малышка Дженис в Генри? Ведь любила же Рейн Алана, а я ничего не подозревала, пока она сама не рассказала мне.

— Перевернитесь, пожалуйста, — попросила сестра. Я послушно повернулась на другой бок, думая при этом, что жизнь — это, в сущности, фантастическое переплетение противоречий и сложностей. Я вспомнила одно из стихотворений Одена, которое мне часто читал Коннор и которое я полюбила. Оно вошло в сборник сочинений поэта, даже в госпитале я не расставалась с ним. Вместе с другими моими книгами сюда его принесла из лагеря Мин Тхин. Когда сестра закончила готовить меня ко сну, я попросила ее не выключать настольную лампу. После ее ухода я достала из тумбочки томик стихов Одена и дрожащими пальцами открыла нужную страницу. А вот и «Рождественская оратория»:

Я отложила книгу и взяла письмо Коннора. Когда я перечитала последние строки, тоска сжала мне сердце и захотелось умереть...

Женщины организовали прямо в больничной палате прощальный ужин для меня и Дженис накануне нашего отплытия в Австралию.

Из-за тесноты в помещении на нем присутствовали только самые близкие; кроме того, невзирая на мои горячие протесты, я официально все еще значилась больной с постельным режимом. Тем не менее, было очень весело, мы, как обычно, много смеялись старым, хорошо знакомым шуткам и остротам.

И хотя повод для вечеринки вовсе не радовал меня и прощаться со всеми было мучительно больно, друзья быстро заставили отвлечься от мрачных мыслей. Всякий раз, когда мой смех замирал и с лица исчезала улыбка, я обнаруживала в руках эмалированную кружку с сильно разбавленным индийским джином.

Начальница заглянула на короткое время, чтобы выпить за мое здоровье и пожелать мне всего хорошего. Она пожала руки мне и Дженис и, улыбаясь и не оглядываясь, удалилась, как всегда подтянутая и элегантная. Мне не хотелось ее отпускать, но в этот момент Мин Тхин, пристроившись вместе с Джоан на моей измятой постели, начала вспоминать о своей первой беседе с начальницей, причем так комично, что мы все покатывались со смеху.

После этого — и, несомненно, под влиянием индийского джина — я заметно повеселела, а когда через час пришла медсестра, чтобы предупредить, что, дескать, пора завершать нашу вечеринку, я уже была в состоянии без чрезмерного напряжения сказать всем «до свидания». Мы обменялись адресами и пообещали писать друг другу, а Джоан, с гордостью щеголявшая своим новым капитанским званием, сказала, что когда-нибудь в будущем попытается собрать всех нас в Лондоне.

Заключительная часть вечера прошла несколько вяло. Моя служба в армии закончилась, я снова стану гражданским лицом, и подобная перспектива меня совсем не радовала. И санитар, который принес поднос с моим ужином, и сестра, которая пришла позже помочь мне уложить вещи, и даже Хью Ли — все завидовали моей вновь обретенной свободе, а меня она, признаться, страшила.

И хотя я сказала Генри о намерении вернуться к Коннору, я до сих пор не собралась с духом написать ему о своем возвращении, тем более о ребенке. Лежа на кровати, унылая и несчастная, я попивала из кружки остатки джина и старалась убедить себя, что, возможно, разумнее отложить все решения до прибытия в Сидней. Прежде чем армейские медики меня окончательно выпишут, им в любом случае придется соблюсти некоторые бюрократические формальности. Значит, у меня будут время и возможность по приезде в Сидней написать Коннору. И получить от него ответ...

Я провела беспокойную ночь, мне снились сны, в которых Коннор присутствовал как призрачное, постоянно исчезающее видение, настойчиво стремящееся ускользнуть от меня. В половине шестого утра меня разбудил санитар, который принес чай и сообщил, что машина уходит в порт через полчаса.

Его предсказание оказалось чересчур оптимистичным; лишь около половины восьмого я, измученная долгим ожиданием, с трудом взобралась в переполненную санитарную машину, которая, немилосердно громыхая и подпрыгивая на ухабах, черепашьим шагом повезла нас в гавань, где предстояло погрузиться на госпитальное судно. После часового муторного ожидания мы наконец взошли на борт, и санитар сказал мне, что я должна явиться к дежурному врачу. Однако, к кому бы я ни обращалась, никто не знал, где он находится. И я уже начала жалеть, что моя просьба — не доставлять меня на корабль на носилках — возымела действие. Я провела в постели более недели и совершенно не представляла себе, насколько за это время ослабли и сделались ненадежными мои ног». В довершение я ощущала приступы головокружения и тошноты.

А к трапу непрестанно подкатывали набитые людьми автобусы и грузовики, и новые толпы отъезжающих карабкались на корабль. Долгое время на пароходе царил настоящий хаос. В проходах скапливалось все больше и больше пассажиров, таких, кто, подобно мне, искал выделенные им каюты. Члены команды, медсестры и санитары буквально сбились с ног, пытаясь навести порядок, но их усилия были малоэффективными из-за огромного наплыва людей. В первую очередь занимались больными, доставленными на носилках, способных самостоятельно передвигаться направляли на нижние палубы, однако никто, казалось, не знал, как поступить со мной — единственной женщиной, в отношении которой не имелось никаких распоряжений.

В конце концов один из стюардов привел меня в четырехместную каюту, пообещав принести чаю, а заодно отыскать мои вещи и привести сюда дежурного врача. По его совету я легла на одну из нижних коек, давая наконец отдых моим слабым ногам. Стюард вернулся с кружкой очень крепкого сладкого чая, который здорово помог преодолеть подавленное настроение, затем вскоре он доставил и мои вещи.