Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью

Неясно, правда, зачем подобное искусство миру, в котором царят индивидуализм, субъективизм и натурализм? Некоторые возможности для индивидуального самовыражения есть только у солистов, но и у тех они ограничены строгими рамками. Что отличает, например, нынешний танец от хореографии времен Петипа? Лебеди из «Лебединого озера» сегодня порхают по сцене так же, как и сто лет назад. Ничего не изменилось. А если бы изменилось? Может, люди сегодня страдают от несчастной любви иначе, чем раньше? Может, слезы современных Зигфрида и Одетты — простая водичка? Интересно, меняется ли вообще что-нибудь в этих вещах? В нескольких метрах впереди скользит в круазе 31прима-балерина. Разве мыслима более достойная, совершенная, прекрасная форма для человеческого тела?

Но почему у нее в голове вообще вертятся все эти мысли, пока она сидит на корточках у стены и разглядывает вросший ноготь на большом пальце сидящей рядом балерины, отрезающей все новые полоски пластыря и осторожно приклеивающей их на раны, напихав между пальцами комки ваты? Почему сегодня Джульетта чувствует себя не у дел и не может дождаться конца репетиции, чтобы переодеться, принять душ и попытаться отыскать Дамиана?

Когда она вернулась домой, автоответчик мигал. Три сообщения от него. Она слушала голос, едва не задохнувшись от охватившего ее ликования. Спустя два часа он был у нее. Чуть не задушил поцелуями, объятиями, ласками и пятьюдесятью темно-красными розами. Они занимались любовью на шерстяном ковре между диваном и пуфиком, почти не разговаривали, только смотрели друг на друга и пытались найти хоть какое-то объяснение тому, что происходит. Но объяснения не было, по крайней мере такого, которое можно и нужно было бы облекать в слова. Потом несколько часов лежали рядом, рассказывая друг другу о том, что пережили за последние семьдесят два часа — вспоминая каждую мелочь, каждое отдельное ощущение. Джульетте непременно хотелось знать, что он подумал, когда в пятницу увидел ее в театре. Что бросилось ему в глаза? Почему, как он утверждает, он влюбился с первого взгляда? Их общее прошлое насчитывало к тому моменту всего три дня, но тем для разговоров с избытком хватило на весь вечер и полночи. Она узнала, чем он тут занимается. Оказывается, он в Берлине уже три месяца: репетирует танго-шоу и одновременно дает уроки танго. Его всегда интересовала Германия, еще со школы. Казалась ему страной, полной противоречий, прекрасной и пугающей одновременно. Такие вещи его всегда занимали. Гений и злодейство.

— Интереснейшая страна. Жизнь. Люди. Манеры.

— Что ты имеешь в виду?

Он рассказал о поразившем его безмолвии. О тишине в домах, молчании в автобусах, покое в парках. В берлинском парке можно пережить незабываемые ощущения, наблюдая, как люди одеваются и, особенно, как раздеваются. Публично. В Буэнос-Айресе слышал, что в Берлине голышом лежат на траве, но не мог себе этого представить. Только увидев собственными глазами, понял, почему они это делают. Здесь никто не боится показаться смешным.

— В Германии чувство стыда у людей сосредоточено на другом.

— Что ты имеешь в виду?

— Сказать глупость они стыдятся сильнее, чем показаться смешными. У нас наоборот. Вот, например, в парке, в Кройцберге 32. Молодой человек загорает голышом. Постепенно солнце сдвигается, и он оказывается в тени. Он встает, натягивает футболку и, так и не надев трусы, проходит несколько метров, снова раскладывает вещи, снимает футболку и ложится. Аргентинец скорее бы застрелился, чем стал разгуливать по парку в футболке, но без трусов.

Джульетта засмеялась.

Он рассказывал обо всем, что его удивило. Как люди непринужденно запихивают в себя жареную картошку и сосиски прямо на улице, не обращая внимания на то, что половина лица вымазана горчицей или майонезом. Как безвкусно оформлены многие магазины. Что в такой высокоразвитой стране до сих пор есть квартиры без туалетов и жильцам приходится бегать в клозет на улице. А квартиры без ванны? С печкой, которая топится углем. В столице одной из самых богатых стран мира. Раньше он не мог себе этого представить. Впрочем, не менее удивительно и то, что люди вовремя приходят на встречи и ожидают того же от других.

— А разве у вас не так?

— Нет, каждый договаривается о нескольких встречах на одно и то же время.

— А если обе состоятся?

— Так бывает сплошь и рядом. Тогда одну из них приходится переносить. Все так делают, поэтому и договариваются о «запасной» встрече.

Он рассказал, как однажды ехал в метро, в вагоне, набитом возвращавшимися с матча футбольными болельщиками. Сочетание несовместимого занимало его больше всего: прогресс во многих отраслях науки и техники и полнейшее пренебрежение другими вещами зачастую соседствуют друг с другом. Образованные, уверенные в себе студентки с волосатыми ногами и лохматыми подмышками. Чистый поезд берлинского метро, идущий строго по расписанию, и в нем толпа орущих, ревущих, плюющихся фанатов, глядя на которых вспоминаешь о тех временах, когда Европа дрожала от страха перед немцами. Бизнесмен, вылезающий из «мерседеса» за восемьдесят тысяч марок, одетый в купленный на распродаже костюм. Шестьдесят семь сортов выпечки — и совершенно несъедобный растворимый кофе. Немыслимая забота о природе и защите окружающей среды, распределение мусора по четырем разным контейнерам, отказ от автомобилей в городе — и полное пренебрежение собственным телом вплоть до сознательного уродования — прокалывания дырок в носу и в бровях.

— Раньше, когда стояла стена, было еще хуже, — сказала Джульетта. — Отец рассказывал, что, перебравшись на Запад, просто не поверил своим глазам. Имея гораздо больше денег и возможностей, западные немцы совершенно не заботились о своей внешности. И выглядели одинаково. Не все, конечно, но многие, особенно молодежь. Женщина в платье тогда казалась реакционеркой. А мужчины! Прямо как в Америке. Ходили в магазины в тренировочных костюмах.

— Твой отец из ГДР?

Она кивнула.

— И он оттуда сбежал?

— Его лишили гражданства. У него было много проблем.

— Интересно. Он рассказывал тебе?

— Нет. Почти ничего. Он не любит об этом говорить. Я только знаю, что он ярый антикоммунист. Ненавидит этот режим. Впрочем, это вполне можно понять. Даже когда кажется, что он слегка преувеличивает.

— А мама? Тоже с Востока?

— Нет. Она из Хайльбронна. В шестидесятые во время студенческого движения перебралась в Берлин. Тогда она придерживалась левых взглядов.

— И вышла замуж за ярого антикоммуниста?

— Да. Забавно, правда? А ты что, тоже коммунист?

— Я? Я танцор танго.

— Тогда поцелуй меня.

Первым южноамериканским городом на ее пути стал Рио-де-Жанейро, где была промежуточная посадка. Она устало выползла из самолета вслед за другими пассажирами и оказалась в зале ожидания. У нее был выбор: устроиться на одном из коричневых пластмассовых сидений или же возле импровизированной стойки бара, где столпилось довольно много пассажиров ее самолета, впервые за двенадцать часов получивших возможность закурить и теперь с жадностью затягивавшихся.