Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью

Наконец началась гроза. Именно ее полночи предрекал зловещий ветер. За окном выросла стена дождя, текучий шлейф уносящихся прочь южных чудовищ. Джульетта открыла балконную дверь, прислушалась к шуму падающей на землю воды и жадно втянула прохладный, свежий ночной воздух. Дождь. Какое все-таки чудо — дождь!

В последний раз она смотрела на часы в половине пятого. Когда очнулась вновь, было уже светло. Она вышла, устроилась в кафе за углом и снова, как в первый день, с удивлением отметила разнообразие блюдец, тарелочек и чашек, остающихся на столике после обыкновенного завтрака. Расплатиться ей удалось, только подойдя к стойке бара, потому что официант, которого она несколько раз подзывала рукой, так и не нашел времени принести счет. Но благодаря этому она увидела фотографию. Возле впечатляющего скопления маленьких сахарниц на прилавке лежала газета «Эль Кларин». Крупный заголовок сообщал о встрече правительства Аргентины с представителями Международного валютного фонда. Ниже помещалась фотография, самая обычная в подобных случаях: в каком-то переговорном зале собрались мужчины в темных костюмах. На переднем плане, глядя в камеру и улыбаясь, пожимают друг другу руки двое из них. Рядом, чуть позади — множество сопровождающих лиц, самые главные из которых названы в подписи поименно. Ей бросилось в глаза одно из имен — Фернандо Альсина, государственный секретарь по экономическим вопросам.

Она взяла газету. Имя набрано третьим по счету, значит, сам он стоит непосредственно за своим президентом. Джульетта долго его разглядывала. Он не смеется. Похоже, и в камеру не смотрит, скорее куда-то внутрь себя. Стоит очень прямо. Полнота только подчеркивает его значимость, которую он, впрочем, умеет выразить даже осанкой. Он не выше да и не особенно шире других мужчин, но места на фотографии занимает на удивление много. Высокий лоб поблескивает. На нем темный костюм с золотыми пуговицами. Светлоголубая рубашка. Темно-красный галстук в бежевую крапинку. Остатки волос черным венцом обрамляют массивный череп. Джульетта перевернула страницу в поисках других фотографий. На второй и третьей полосах напечатаны цифры, характеризующие внешнюю задолженность Аргентины, график погашения долга, фотография американского президента с подписью, которую она так и не смогла расшифровать. И еще карикатура, оставшаяся для нее столь же непонятной. Фотографий Фернандо Альсины больше не было.

Она подошла к ближайшему киоску и купила все газеты, имевшиеся в наличии. «Пахина 12» и «Ла Насьон» напечатали ту же фотографию только без цвета. В других газетах групповых фотографий не было. Как и снимков Фернандо Альсины.

Она вырвала страницы с фотографией из «Эль Кларин» и «Пахина 12», сложила их и убрала в сумочку. Остальное выбросила в урну. Потом направилась в центр. Отец, наверное, уже добрался до гостиницы. Если нет, она подождет его в холле. Ей нечего больше делать в этом городе. Но что сказать отцу, она тоже не представляла. Не знала, как объяснить ему, почему отправилась сюда, только вот оправдываться за свой поступок ей сейчас хотелось меньше всего на свете. Это было необходимо, и все тут. Пусть безумие. Но необходимое безумие. В первый раз, двигаясь по улицам этого города, она ощущала приятное чувство внутреннего освобождения. Тяжесть, давившая на плечи, исчезла. Будто все эти дни она плутала по сумасшедшему дому, и хотя выхода так и не нашла, все же сумела добиться, чтобы наваждение исчезло, рассеялось как туман. А то, что осталось, можно носить в себе, хранить, не подпадая под его влияние. Она будет таить его в душе, может быть, всю жизнь; но эти улицы для нее отныне снова открыты.

Фернандо Альсина — очень влиятельный в городе человек. Его супруга разыскала Джульетту, надеясь с ее помощью восстановить контакт с приемным сыном. В Берлине Дамиан ни с того ни с сего напал на ее отца и теперь прячется от нее. А отец сегодня утром прилетел в Буэнос-Айрес, чтобы доставить ее домой. Полный абсурд. Как, впрочем, и танцевальный алфавит Дамиана, и теории Линдсей. И ей это нужно?

Почему-то никак не получается собрать воедино все эти странные кусочки головоломки. Все попытки ни к чему не приводят. А ей требуется ясность. Порядок. Она хочет назад, в балет. Как можно скорее. Детская травма гложет Дамиана изнутри, заставляя придумывать сумасшедшие знаки, отражающие, как ему кажется, его сущность. И что получается? Карикатура на танец. Ведь эти символические измышления совершенно не нужны танцу. Только мешают. И магия его собственного танца состоит на самом деле именно в том, что из-под этой искусственной чепухи, из-под всех его сложных кодов пробиваются все же отблески естества. Чего-то простого, архаичного, непосредственного. Мужчина и женщина, исполняющие строго регламентированные роли. В своем вечном одиночестве они объединяются в пару. И зачем желать чего-то еще? По большому счету в этом танце ведь нет ничего эротического. Скорее религиозное. Молитва вдвоем. На лицах танцующих, которых она в последние дни видела немало, написана только серьезность, сосредоточенность. Они действуют сплоченно, как единое целое. Высочайшая степень концентрации: складки на лбу, внимание направлено исключительно на партнера. И рождается искусство. Высшая степень концентрации порождает самозабвение. Только выразительность, и никакого значения.

А Дамиан не художник. Он обманщик. Маньерист 141. Самовлюбленный Нарцисс. Неудивительно, что Эктор вышвырнул его. Эктор в «Альмагро» танцевал совсем иначе. Мощнее и одновременно застенчивее, чем Дамиан. Танец, в полной мере осознающий невыразимость главного. Яркий, но совсем в ином роде, чем напичканное шифровками и многозначительными позами танго Дамиана. Хотя надо признать, сумасшедший дом, с которым она здесь столкнулась, открыл ей глаза: она знает теперь, куда ей двигаться. Пусть она так ничего и не узнала о Дамиане, да и сведения о танго оказались весьма противоречивыми, зато о самой себе ей теперь известно гораздо больше: она осознала наконец, за что в свое время полюбила классический балет — за свободу, вырастающую из ограничений, за сопротивление распаду. За отказ от значения в пользу постижения смысла.

Добравшись до площади Сен-Мартин, Джульетта опять увидела автобусную станцию, где несколько дней назад впервые ступила на землю Буэнос-Айреса. В окружении огромных, каких-то сказочных деревьев площадь вдруг показалась ей заколдованной. Сине-фиолетовое мерцание ветвей отражалось в стеклах припаркованных автомобилей, падало на тротуары, проезжую часть. Гостиница располагалась на противоположной стороне площади. Регистратор не сразу нашел нужную фамилию, ей пришлось дважды написать ее на листке.