Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью

А позже, лежа в кровати, кусала до крови косточки пальцев.

Задним числом все, что делал отец, стало казаться логичным и понятным. Да, он вел себя как ревнивый любовник. Но больше ни в чем упрекнуть его было нельзя. Он беспокоился о ней и потому заранее, не уехав еще из Берлина, связался с родителями Дамиана.

— И ты им позвонил?

— Да.

— Когда?

— В субботу.

— С кем ты разговаривал?

— С господином Альсиной.

— Что ты ему сказал?

— Что я беспокоюсь, потому что ты внезапно сорвалась и улетела в Аргентину и мы даже не знаем, как с тобой связаться. Я попросил их передать Дамиану, что ты поехала к нему.

— Ты все ему рассказал?

— Нет.

— А что рассказал?

— Что вы познакомились в Берлине, сблизились, потом поссорились, и ты полетела вслед за ним, не сказав нам ни слова. Он ответил, что прекрасно меня понимает и готов помочь.

— Когда ты встречался с госпожой Альсина?

— В четверг.

— Зачем?

— Я страшно беспокоился. Ты собиралась вечером увидеться с Дамианом. И я за тебя боялся. Можешь ты это понять или нет?

А ведь госпожа Альсина ничего не сказала о том, что ее отец звонил им из Берлина. Почему, интересно?

— Откуда ты знаешь испанский?

— Я его не знаю. Так, пару фраз. Со школьных времен. Со школьных времен. Когда Маркуса Баттина звали еще Маркусом Лоэссом.

— Почему, переехав на Запад, ты поменял имя?

— Многие так делали. В моей ситуации это было только логично. Никогда ведь не знаешь заранее: вдруг они станут преследовать тебя или вообще решат убрать.

— Они?

— Глаза и уши. Штази.

— Но ты же уже был на Западе. Тебя выкупили.

— Ну и что? Людей убивали постоянно. Штази повсюду. Даже на Западе.

— А почему Баттин? Он не ответил.

— Папа, почему ты выбрал себе такое странное имя — Баттин?

— Что? Ах да. Ты про фамилию. Не знаю. Давно это было. Мне предложили выбрать из какого-то списка. И я просто выбрал имя, не имевшее ко мне никакого отношения. Совершенно нейтральное.

Нейтральное.

Иногда Джульетта просыпалась по ночам и слушала тишину. Она могла работать, могла сколько угодно тренироваться, а вот спать не могла. Все воскресенье она переставляла мебель и перевешивала картины в своей квартире. Разобрала одежду: сложила все вещи, которые могли напомнить о нем, отнесла в мусорный контейнер и потом несколько часов бродила по городу. За три дня до просмотра в Театре немецкой оперы она обнаружила в почтовом ящике толстый конверт и вскрыла его в метро.

Буэнос-Айрес, 28 декабря, 1999

Chиre Giulietta!

Сижу на чемоданах. Комната убрана, все фотографии сняты со стен. Мебель сдвинута в один угол, в другом стоят мои чемоданы и коробки. Передо мной на письменном столе лежат некоторые вещи, которые я нашла, делая уборку, в том числе несколько газетных статей, посвященных смерти Дамиана. Правда, в них нет почти ничего, чего бы ты и так не знала. Если они тебе не нужны, выброси и забудь. Я почему-то не смогла. И потом, у меня остались те листочки, на которых мы тогда писали. Помнишь? Когда в первый раз вместе пили мате, а потом открыли бутылку «Мендосы». Мне бы очень хотелось обнять тебя сейчас. Пожалуйста, не пойми меня превратно. Знаю, ты все еще страдаешь. Я часто о тебе думаю.

И еще — твоя видеокассета и две другие пленки. На них — все записи его танго, которые только были в моей коллекции. Сейчас ты не сможешь их смотреть. Но когда-нибудь потом, возможно, будешь рада, что они у тебя есть. Вероятно, мы с тобой больше никогда не увидимся. Поэтому посылаю тебе все это сейчас, рискуя даже показаться бестактной.

С того воскресного утра три недели назад я каждый раз, выходя из дома, снова вижу твое лицо, искаженное отчаянием и ужасом. Не знаю, что сильнее напугало меня в тот день: сообщение Пабло о трагической смерти Дамиана или твое появление полчаса спустя, твой голос возле входной двери.

Об этом несчастном случае ходят странные слухи. Никто не знает наверняка, что произошло тем воскресным утром. Есть даже версии, что это вовсе не случайная катастрофа. Хотя вроде бы для такого предположения нет никаких оснований. Место происшествия облазили вдоль и поперек, но ничего такого не нашли. Все как будто указывает на несчастный случай — или самоубийство.

Я бы очень хотела сообщить тебе что-нибудь другое, но, мне кажется, ты должна это знать.

Утешить тебя мне нечем.

Я была бы очень тебе признательна, если бы ты смогла черкнуть мне несколько строк и заодно подтвердить получение этого письма.

Обнимаю тебя и думаю о тебе.

Линдсей.

Почерк канадки трудно было назвать разборчивым. Джульетта долго разглядывала вырезки из газет, фотографии сгоревшей машины, пыталась читать сообщения о несчастном случае. Почему-то они не пробудили в ней никаких чувств.

Чужой язык, непонятные подписи под фотографиями, обрывочность сообщений — все это вместе как бы отодвигало описанные события бесконечно далеко от нее. Лишь прочитав его имя, она почувствовала укол в сердце. Потом достала из коробки одну из трех кассет. «2, 1998», — было написано на ней. Как Линдсей могло прийти в голову, что когда-нибудь Джульетта захочет это смотреть?

Вивиана раздраженно подняла глаза на Джульетту, когда та вошла в ее кабинет.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она тоном, выражавшим нечто прямо противоположное любезности, заложенной, казалось бы, в этой фразе.

Потом, отбросив с лица черные пряди волос, буквально рухнула на свой стул у письменного стола и произнесла, обращаясь к Джульетте, совершенно немыслимую фразу:

— Хеерт хочет, чтобы вы танцевали соло в «Либертанго» вместо Марины.

Полный бред.

— Почему же тогда здесь нет Марины и Хеерта? — спросила Джульетта.

— Я вас вызвала для предварительной беседы, — сказала Вивиана, протерев глаза, будто таким образом можно было справиться с проблемой. — Вы ведь понимаете, чем это чревато? Для меня. Для вас. Вы справитесь?

Джульетта в упор смотрела на письменный стол. Простыни факсов, программки, неразобранная почта.

— Нет, — произнесла она наконец.

Откинувшись на спинку стула, Вивиана лихорадочно грызла карандаш.

— Хочу быть откровенной. Несколько дней назад я обедала с госпожой Баллестьери…

Имя главного балетмейстера Государственного оперного театра заставило ее внутренне напрячься. В декабре Джульетта позвонила ей, попросила прощения и отказалась от стажировки. Она не выполнила свою часть их договора — отсутствовала почти две недели вместо одной. Но готова была смириться с последствиями своего поступка.

— От нее вы вряд ли могли услышать обо мне что-то хорошее.

— Вы заблуждаетесь. Ей жаль, что вы ушли. Естественно, я спросила, в чем дело, и она рассказала, почему была вынуждена вас отчислить.