Владимир Чивилихин - Память (Книга вторая)

Размышляя о великой своей матери-России, Миклухо-Маклай останавливается на одной существенной особенности родного народа, обогащающей и облагораживающей духовный облик человечества. Прежде чем познакомиться с его раздумьями на этот счет, поясню, что Миклухо-Маклай, основываясь на данных своей науки, был в антропологии принципиальным моногенистом, то есть исходил из признания полного равенства всех современных народов и рас, составляющих человеческое сообщество. Полигенизм утверждал и утверждает обратное, давая лженаучный повод расистам всех мастей делить народы на «высшие», «избранные» и «низшие», «неполноценные», оправдывая военные экспансии, экономические разбои, политическое неравенство, нравственный протекционизм, эгоистический патронаж, национальный гнет.

Миклухо-Маклай подчеркивает, что его научные взгляды находятся в полном соответствии с интеллектуально-психическим складом родного народа: «…Россия-единственная европейская страна, которая хотя и подчинила себе много разноплеменных народов, но все же не приняла полигенизм даже на полицейском уровне. В России полигенисты не могут найти себе союзников, так как их взгляды противны русскому духу…»

Любознательный Читатель. Русский дух? Что это такое?.. И в словах Миклухо-Маклая мне видится некое противоречие. В старой России были полицейские ограничения, государством проводилась реакционная политика «запечатывания умов».

— Да. Миклухо-Маклай пишет также и об этом, подчеркивая как бы противоестественность существования и развития в царской России передовых идей. К понятию «русский дух» мы еще вернемся, а вот слова Миклухо-Маклая, которые я имею в виду: «Русская мысль, если говорить о мысли плодотворящей, рождающей новые идеи и новые взгляды на природу вещей, — явление замечательное и потому уже, что оно существует, кажется как будто противоестественным. Ведь мысль, способная ниспровергнуть общепринятое и утвердить что-то новое, — искра, возникающая от столкновения мнений, от сомнения, побуждающего искать истину. Чтобы такие искры высекались, людям нужна внутренняя духовная свобода и нужно общество, позволяющее свободу мнений».

— И неужели в России ученый видел такие условия?

— Нет, не видел. Более того, он считал, что в историческом отрезке «от Иоанна Грозного до наших дней, за вычетом, быть может, эпохи Петра I», не допускалась «под страхом смерти или тюремного заключения не только разница во мнениях, но даже попытка усомниться в чем-то, что являлось установленным и принятым в государстве».

— Ну, пожалуй, он слишком даже строг к своей страна… Свежая мысль в России хоть и в муках, но всегда пробивалась.

— Ага! Вы уже возражаете ученому с новой позиции? Но ведь он с ва.мн согласен, хотя упоминает и другие способы «запечатывания умов». Русский народ и «инородцы» всячески ограждались властью от влияния неугодных ей примеров, в частности, «была введена строгая система В;Едов на жительство, дабы каждый гражданин постоянно находился под государственным контролем н наблюдением лиц, назначенных отвечать за сохранность установленного единообразия в мыслях и настроениях».

— Интересно бы добраться до исторических и психологических истоков такого устройства самодержавной Россия…

— Миклухо-Маклай, кажется, не успел познакомиться с марксистским анализом современного ему общества, но хорошо знал произведения Чернышевского и других русских революционных демократов и, кроме того, обладал самостоятельными взглядами на общественно-исторические явления. Вот что он писал в черновом наброске, найденном недавно " Австралии у его потомков: «Дикая татаро-монгольская орда с ее свирепой жестокостью, презрением к духовным ценностям и разделением общества на рабов и вождей принесла и укоренила на века в Русском государстве положение, при котором право думать получили только те из нижестоящих, кто, думая, в мыслях своих угадывал желание вождя. А коль скоро всякое слово толковать можно по-разному, то человек, намереваясь сказать одно, невольно может дать повод понимать его иначе, от страха не угодить вождю родилась привычка говорить и писать пространно, все со всех сторон обсказывать, обтолковывать, дабы понятым быть в одной лишь позволительной плоскости. Все речи заведомо строились с расчетом на понимание примитивное, и потому развитию мышления у тех, кто читал их или слушал, они не способствовали».

— Но неужели те, кто веками поддерживал такой порядок, не понимали, что они сдерживают возможности народа и это оборачивается убытком для государства, становится тормозом его развития?

— Мысли Миклухо-Маклая на этот счет очень любопытны: «Силой ума, характерами и своим отношением к действительности вожди отличались друг от друга часто настолько, что казались полной противоположностью, однако установленного регламента с незначительными отклонениями все придерживались одинаково. Вождь, не обладавший проницательным умом, иных речей не воспринимал, и существующий порядок общения ему представлялся единственно правильным; тот же, кто видел и понимал больше своих подданных, сознательно поощрял косность, так как управлять ею проще и безопаснее».

Любознательный Читатель. Знаете, само высказывание этих мыслен в то время — доказательство того, что, действительно, мысль в России пробивалась сквозь все затычки!

— Итак, вы с Миклухо-Маклаем единомышленники! Смотрите, что он пишет далее: «И вот при всех этих порядках, которые ведут лишь к всеобщему отуплению, животворящая русская мысль вопреки всем насилиям и царящей нравственной тьме все-таки произрастает и, всему свету на изумление, приносит замечательные плоды».

— Ну, хорошо, а в чем же Миклухо-Маклай видит истоки, так сказать, животворности русской мысли? Не в так ли называемом «русском духе»?.. Не надо забывать, что еще при жизни ученого в России появились первые марксистские работы Плеханова, а через несколько лет после смерти — Ленина…

— Очень легко через сто лет предъявлять претензии к ограниченности мышления того или иного думающего человека… Конечно, Миклухо-Маклай недостаточно ясно представлял себе тогдашний расклад общественных сил или исторические перспективы и не ставил себе целью дать прямое изложение своих политических взглядов. Но он действительно пытался найти истоки современной ему животворящей гуманистической мысли в исторических и социальных условиях, сформировавших нравственный, духовный облик русского человека: "Когда заходит разговор о русской науке и культуре, людей, мало знающих Россию и привыкших смотреть на нее как на одно из самых деспотических государств, бесправный народ которого, казалось бы, не может дать ничего хорошего, поражает в русской мысли ее неизменный гуманизм. А она, страдалица, пройдя через все испытания, пробившись сквозь тернии, не может нести в себе зло. Страдание озлобляет натуры холодные, с корыстной душой и умом либо слабым, либо чересчур однобоким; русский же человек по своему характеру горяч и отзывчив, а если бывает злобен и совершает поступки буйно жестокие, то лишь в отуплении или безысходном отчаянии. Когда же ум его просветлен и он видит истоки зла, в страданиях своих он никогда «э озлобляется и мысли его направлены не к мести, воспетой и возвышенной до святости в европейской литературе, а только к искоренению зла всеми путями и средствами… При этом он легко готов принести себя в жертву ради блага других, часто для него безымянных и совершенно чуждых».