Рэй Лорига - Пистолет моего брата. (Упавшие с небес)

Шум утих, последние огоньки растаяли в воздухе, люди продолжали глядеть в небо. Но больше ничего не происходило.

– Тебе понравилось?

На ней были солнечные очки. Как будто она наблюдала за ядерными испытаниями.

– Да, очень. Обычно фейерверки нагоняют на меня скуку, но в этот раз было хорошо.

– По крайней мере, быстро. Ненавижу, когда эти штуки взрывают одну за другой и заставляют тебя битый час ждать финала.

– Я понимаю, о чем ты. Если что-то должно случиться, пусть это случится быстро.

– Вот именно. Пошли чего-нибудь выпьем.

– Пошли выпьем, а потом пойдем танцевать.

– Я не танцую.

Так оно и было, мы с братом никогда не танцевали.

– Неважно, я найду кого-нибудь.

Она так говорила, чтобы его позлить, только ему было все равно, потому что он не считал ее своей девушкой, ни даже близко к тому. Все, кто смотрел на фейерверк, теперь разбрелись по ярмарке. Люди осаждали палатки с едой и местные аттракционы – карликовые карусели, карликовые колеса обозрения.

Им удалось протиснуться к какой-то стойке, и они заказали по пиву. Прежде чем расплатиться, он заказал еще пару.

– Надо сразу взять побольше: сюда не так просто добраться.

Народу было полно, так что невозможно было и шагу сделать без того, чтобы не наступить кому-нибудь на ногу или чтобы кто-нибудь не пихнул тебя локтем или плечом. Среди людей он чувствовал себя спокойно.

Чем больше народу, тем меньше вероятность, что кто-то обратит на тебя внимание.

– Пошли постреляем из пневматических ружей!

– Не люблю я их, с этими ружьями всегда мухлюют.

Предполагаю, что он бы чувствовал себя малость по-идиотски, стреляя из потешного ружья: меньше чем сутки назад он застрелил человека из настоящего пистолета.

Они уселись на траву рядом с автоматической ведьмой-гадалкой, которая предсказывает судьбу.

Дети вокруг во все глаза глядели на ведьму, и когда она начинала двигаться, они умирали со страху и со смеху одновременно.

Он знал, что у него за поясом пистолет. Она тоже. Так они чувствовали себя в безопасности. Когда мы с братом были маленькие, мы на ночь клали под кровати пару дубинок.

Они выпили по первой банке и принялись за вторую порцию. Она растянулась на траве, затылок ее лежал между ног моего брата. У него никогда не было девушки, и это ему очень понравилось. Она мне рассказывала, что он гладил ее волосы, хотя насчет этого я не совсем уверен. Сколько лет мы с ним прожили рядом, а я никогда не видел, чтобы он что-нибудь погладил.

Засыпая, они слышали скрежет механической ведьмы и голоса детей. У них больше не было сил. Через какое-то время ярмарка подошла к концу. Когда они проснулись, вокруг было пусто.

Светало. Они сели в машину и поехали. Она свернулась на заднем сиденье и снова заснула. Они ехали к морю. Ей очень нравилось море, оно ей приснилось, и пляж, и песок. Ей снилось, что она закопалась в горячий песок, как в детстве. Рядом были только ее мать и куча ребятишек – ее братьев и сестер. Она говорила мне, что всегда хотела иметь много братьев и сестер. А потом в этом сне волны начали накрывать ее с головой. Сначала она испугалась, что захлебнется, но скоро поняла, что ей совсем не сложно дышать под водой.

Ее разбудил выстрел.

Выглянув в окошко машины, она увидела, что находится на бензоколонке, а потом, опустив взгляд на землю, увидела, что на земле ящерицей извивается человек с окровавленным лицом. Рядом с ним стоял другой человек, с пистолетом в руке. Больше никого не было.

Мой брат понял, что разбудил ее:

– Извини.

Он подошел к заправке, открыл бензобак и залил туда бензин. Пока он этим занимался, крики мужчины становились все слабее и в конце концов совсем затихли.

– Он не шевелится.

– Да, он совсем не шевелится.

Он завел машину.

– Он собирался звонить в полицию. Думаю, про меня уже говорили по телевизору.

– Про нас.

Она не знала, что и думать. Так она мне сказала. Она никогда не видела, чтобы кто-нибудь так кричал и так истекал кровью. Мертвых она тоже никогда не видела.

– Ты собираешься убить еще много народу?

– Вряд ли, у меня осталась только одна пуля.

Становилось жарко. Жарко и влажно. Они уже подъезжали к морю. Море его с ума сводило. Об этом я уже говорил. Что ему не нравилось, так это пляж.

Через тридцать километров после второго убийства прогремел гром. Ровно через тридцать километров, она считала. Немного погодя грохотнул второй раскат, поближе к ним. В конце концов небо почернело и пошел дождь. Было полдевятого утра, но казалось, что стоит глухая ночь.

Ей было страшно.

– Ты не боишься?

– Чего? Бури?

– Всего этого.

– Не знаю, я не чувствую ничего особенного. Тебе не приходилось бывать на похоронах?

– Год назад. Хоронили моего дедушку.

– Ты помнишь, в тот момент, когда гроб опускают в могилу, приходит ощущение полного отсутствия, словно ты не можешь быть ни грустным, ни радостным, вообще никаким?

– Кажется, да.

– Вот так я себя чувствую и теперь – не знаю, страх ли это, но это все, что со мной происходит.

Становилось все темней, дождь лил все пуще, гром грохотал все ближе. Я думаю, он понял, что не может ехать вместе с ней и дожидаться бури, не может позволить ей попасть туда, куда он направлялся, и получить в конце то же самое, что ожидало его.

– Когда я была маленькая, я залезала очень высоко. Телеграфные столбы, подъемные краны, крыши – на руках у меня были черные перчатки, я залезала на эти штуки и смотрела вниз. Я спала в перчатках и ела в перчатках. Моя мать не хотела брать меня за руку, когда мы с ней куда-нибудь шли. Ей не нравились мои перчатки. Я их безумно любила.

– Перчатки были кожаные?

– Да, из черной кожи. Очень тонкие. Обшитые замшей.

– У меня тоже такие были.

– Ладно врать-то! С желтой замшей?

– С желтой.

– Господи, ты, наверно, послан мне небом. Не так много детей ходит в черных перчатках.

Мой брат носил черные перчатки до тринадцати лет, он носил их не снимая. Однажды он перестал их носить.

– И что случилось с твоими перчатками?

Он выкинул их из окна поезда. Не помню, куда мы ехали, но помню, как трепыхались на ветру перчатки – словно отрезанные руки.

– Я их потерял.

– Не ври, такие перчатки не теряют. Я вот свои сожгла. Мать говорила мне, чтобы я их выбросила, она хотела отвести меня к психиатру, но я их сожгла. Мать сказала мне, что ненавидит перчатки. А я ей ответила: «Мои перчатки – это мои руки».

– Ударь меня.

Он был внутри ее. Оба были голые. Он перестал двигаться. Я думаю, он испугался. Он испугался. Так она мне сказала.

– Ударь меня.

Он вытащил член и попытался отстраниться, но она не отпустила. Она сжала его руками, как будто хотела выдавить из него все. Он ничего не говорил. Я не знаю, нравилось ему это или нет.