Рэй Лорига - Пистолет моего брата. (Упавшие с небес)

– Ударь меня.

Они стояли рядом с машиной. Уже почти стемнело. Они видели, как по шоссе несутся автомобили, а еще как прямо над их головой пролетают самолеты – аэропорт находился совсем близко. Стояла жара, и оба они были в поту. Он слышал, как поет Джеймс Браун, и ее тоже слышал. Он смотрел на свой член в ее руках, словно тот принадлежал кому-то другому или вообще никому не принадлежал. Член, пойманный в капкан.

– Ударь меня.

По другую сторону дороги было поле пшеницы. А чуть подальше – зеленая бензоколонка. Небо было синим сверху и желтым снизу. Кожа у нее была очень белая, а щеки – чуть розовые. Словно она долго бежала под палящим солнцем по пшеничному полю и ей не хватило дыхания.

Он перестал смотреть на самолеты, и на машины, и на бензоколонку и перевел взгляд на ее лицо, глаза, губы, на рот, который как-то странно шевелился, на странное лицо, совсем не похожее на другие, какие он когда-либо видел.

– Ударь меня.

Он поднял руку, и она закрыла глаза в ожидании удара.

В открытые окна машины било солнце и ветер тоже: ветер то растрепывал ее прическу, то причесывал заново, и не было ни жарко, ни холодно, ни рано, ни слишком поздно, оба они пили пиво, и дорога все удлинялась, словно никогда не собиралась заканчиваться, и казалось, в этот момент Бог исполняет свои лучшие хиты.

– Когда я была маленькой, я верила в Бога.

– И что же случилось?

– Ничего, в этом-то и проблема. Казалось, Бог не слишком мной интересуется, вот и я перестала о нем думать. Теперь я ни верующая, ни неверующая, просто решила заниматься своими делами самостоятельно.

– Так все и должно быть.

– Не знаю, иногда я думаю, что Бог существует для всех других и только мной он по каким-то причинам не может заняться. Наверное, Бог есть, но он не такой талантливый, как о нем говорят. Наверное, он немного неуклюжий, или ленивый, или, может быть, глуповатый.

– Глупый Бог?

– Да, как глава правительства или что-то в этом роде. Наверное, есть другой Бог, поумнее, который где-то ждет своей очереди. Но поскольку Бог бессмертен – должность у него такая, – тому другому, умному, никогда не дождаться очереди. Очень возможно, что весь мир устроен так же, как Мексика. А в Мексике, что бы ни случилось, всем заправляет одна и та же братия.

– Мы могли бы записаться в армию Сапаты [15].

– Да, а еще мы могли бы отправиться на Луну и пройтись там по следам Нейла Армстронга.

– Боюсь, что Мексике, и мне, и тебе придется еще долго ждать, пока глупый Бог сообразит уйти в отставку.

– Ты много врешь?

– Нет… Не очень… на самом деле я вообще не вру.

– Я вру постоянно, всем и каждому. Если бы я говорила правду, жизнь моя превратилась бы в кошмар. Я стала бы мертвой девушкой. Прекрасной, правдивой мертвой девушкой.

– И насчет чего ты врешь?

– Насчет всего. У меня есть ложь любой категории, ложь любого размера, ложь большая и маленькая, из тех, что видны, и из тех, что не видны, из тех, которые нужны для чего-нибудь и которые ни для чего не нужны. Ложь, которая причиняет боль, и ложь, которая лечит.

– Ложь, которая лечит?

– Да. Ложь, которая лечит все.

Он сбросил скорость, проезжая через какой-то поселок, а потом снова наддал. Они ехали мимо высоковольтных вышек, похожих на проволочных великанов. Эти вышки стояли по всему полю, их было не меньше ста, и они держали путь к электростанции.

– Я хочу стать моделью, хочу стать певицей, хочу стать космонавтом, я ничего этого не хочу, я знаю, что красива, я хочу писать песни – это правда, хочу писать песни, или все-таки нет: песен, которые уже написаны, вполне хватает. Я хочу, чтобы меня любили и чтобы меня убивали, я хочу, чтобы за мной шли, и хочу, чтобы меня тащили, я написала песню о человеке, которому ничего не давалось в руки. Все было так близко, но он ничего не мог ухватить. Его руки были как два поломанных дуршлага. Я говорила людям, что моя мама – кинозвезда, и что у меня двенадцать братьев, и что на день рождения отец подарил мне лошадь, а еще что у меня есть парень – такой, какого у меня нет, и что он меня страшно любит, и что конец у него очень большой, прямо до глотки мне достает, и что у него есть самолет, и звезда, и дорога, которую знает только он, и зеленые глаза, и волосы черные, как твой пистолет.

– И что со всем этим случилось?

Он гнал очень быстро. Он ведь скрывался, поэтому ничего удивительного, что он гнал во всю мочь. Он гнал машину, и это ему нравилось, и это нравилось им обоим.

– Все это при мне. Я никогда не расстаюсь со своей ложью.

Она посмотрела в окошко, но все проносилось так быстро, что не стоило и глядеть. Потом она посмотрела на него. Он следил за дорогой и был очень спокоен, безмятежен, неподвижен – было заметно, что все километры, которые он бросает под колеса, нежно ласкают его яйца.

На самом деле ехать ему было некуда и он не хотел никуда добраться. Она тоже не сильно интересовалась маршрутом.

– Моя ложь – она только моя, и это единственное, что у меня есть.

В этот момент они обогнали мальчика на велосипеде. Мальчик был очень худой, в красной шапке, и она о чем-то подумала, и ей показалось, что он тоже о чем-то подумал, а потом оба они забыли, о чем только что подумали, и мальчик остался далеко позади и исчез, как многие другие вещи, которые могли бы все изменить раз и навсегда.

– Я сейчас понял, что не так давно перестал представлять себе, как сложится моя дальнейшая жизнь. Точно не знаю, когда это случилось, но я больше не воображаю, как будет выглядеть моя жена, или мои дети, или мое лицо – я перестал думать даже о своем лице.

– Не знаю, как только люди могут выносить, если их лицо меняется.

– Слушай, сейчас ведь придумали миллион продвинутых технологий, чтобы такое никогда не происходило.

Он снова перестал ее слушать. Он вел машину и разговаривал. За поясом его джинсов был пистолет. Он ощущал приятный холодок на животе.

– Если честно, я рад, что не нужно больше думать о своем лице. По-моему, никто не должен думать о том, каким станет его лицо через тыщу лет.

Она закрыла ему рот рукой.

– Все идет хорошо.

На этот раз он ее услышал:

– Ничего не идет хорошо, но иначе идти не может.

Снова пошел дождь. Было столько дождей, что казалось, лета вообще нет. Он знал, что после этих дождливых дней можно будет поехать к морю и что еще долго будет стоять страшная жара, так долго, что успеешь утомиться, – но думаю, что на какой-то момент он забыл обо всем, что знал, совсем запутался и решил, что лето уже кончается.

Машина летела как никогда, цепляясь за повороты, чтобы удержаться на дороге, а дождь заливал в окошко и бил ему в лицо – словно приветствуя или оскорбляя.