Эдуард Тополь - Русские на Ривьере

– Попросите тактично Аллу Борисовну, чтобы она сняла эту шляпку. Или хотя бы волосы распустила, потому что она выглядит сегодня не лучшим образом.

Валентина Максимовна подошла к ней, передала мою просьбу. Это вызвало ярость, крик. Лугачева бросилась на эту несчастную пожилую женщину, схватила ее за лацкан и разорвала на ней кожаное пальто.

Тут я сказал:

– Все, съемки окончены. А ты, дорогая, приди в норму, если хочешь сниматься дальше.

Тогда она заявила группе:

– Всем остаться, я буду руководить съемкой!

Ее, конечно, слушать никто не стал. Она от злости схватила кирпич и с ругательствами в мой адрес стала бить фары и стекла моей машины. Вокруг, как всегда бывает при съемках, стояла большая толпа. Я понял, что это предел, и мы со всей съемочной группой приехали на студию, пришли к Сизову. Я сказал:

– Николай Трофимович, я перед вами очень виноват. Конечно, это моя жена, и конечно, я несу за нее определенную ответственность. Но больше я ее снимать не буду. Потому что все ее поведение… Вот сегодня произошел такой случай…

Тут плачущая Валентина Максимовна показала свое пальто, художник высказал свое мнение, оператор – свое, директор картины – свое. Оно было единодушным. Мол, это просто распущенная фурия без тормозов. То есть повторили практически то, что когда-то сказал Дербенев. Она оскорбляет всех и вся, не подчиняется никому, срывает съемки, скандалит, что ей дали не ту гримерную, что ей не то принесли. В общем, это ад, мы этого терпеть больше не можем. Если вы хотите продолжать съемки этого фильма, то вы ее и снимайте, а мы уходим – режиссер, оператор, художник, второй режиссер, директор – вся группа уходит с картины.

Сизов говорит:

– Ладно, все свободны, а режиссер останется.

Когда все вышли, он сказал:

– Ты понимаешь, что я не могу закрыть картину? В тематическом плане «Мосфильма» стоит музыкальная мелодрама.

– Понимаю.

– Ты понимаешь, что ты только что от КГБ отмазался, а теперь опять по твоей милости скандал?

– Не по моей.

– Ну все равно, ты причастен. Ты понимаешь, что это для тебя конец?

– Понимаю.

– И что ты скажешь? Как мне поступать?

Я говорю:

– Поступайте, как вы считаете нужным. Вы руководитель студии.

– У меня, кроме твоей картины, еще сорок в производстве. Ты сам-то видишь выход?

Я говорю:

– Выход есть.

– Какой?

– Взять вместо нее Софию Ротару.

Он говорит:

– А чего? Ротару – хорошая певица. А ты доснимешь на оставшиеся деньги?

– Досниму.

– А эта Ротару не устроит то же самое? Говорят, эти эстрадные певицы все сумасшедшие.

Я отвечаю:

– Знаете, я с Соней всего несколько раз общался, но, по-моему, она очень милый и приличный человек.

– А чего? – повторил он. – Хорошая идея. Давай езжай за Ротару, только никому не говори. Она где живет?

– В Ялте.

– Ну вот, езжай в Ялту.

Я говорю:

– Знаете, я поеду не один, а возьму с собой сценариста. Я знаю психологию эстрадных певиц. Одно дело, когда ради тебя делают фильм, а другое – подменять кого-то. Ротару может не согласиться стать подменной актрисой. А мы со сценаристом это обставим, как индивидуальный фильм на нее.

– Правильно мыслишь. Кто у тебя сценарист? Бородянский? Отправляйтесь.

Мы с Бородянским сели в поезд и приехали в Ялту. Я говорю:

– Соня, так и так, есть предложение взять тебя на главную роль в музыкальном фильме.

– А как же твоя жена?

– Я ее больше снимать не буду, и вообще мы с ней расходимся.

– Но ты уже снял ее дочку в эпизодах детских воспоминаний героини. Представляешь, дочка Лугачевой будет играть меня в молодости. Это же бред! Нет, я не буду заменять Лугачеву.

Я говорю:

– Соня, давай сделаем так. Мы картину «Рецитал» вообще закроем. И даже творческую группу временно распустим, они к нам потом опять вернутся, это золотые люди. А с тобой мы снимем совершенно другой фильм, по другому сценарию и под другим названием, никаких сцен твоего детства там не будет. Со мной приехал замечательный сценарист, давайте обсудим новый сюжет. Например, знаменитая актриса теряет голос, уходит со сцены, и, как благородный человек, она помогает найти место на эстраде талантливым молодым ребятам вроде «Машины времени». Это вообще хороший ход. Тем более, что Андрюша Макаревич очень талантливый парень, надо дать ему дорогу в кино, и ансамбль у него замечательный.

Соня говорит:

– Хорошо. Только у меня есть несколько предложений. Например, композитором должен быть Зацепин, я хочу с ним работать. А поэтом пусть будет Роберт Рождественский, у меня с ним уже были удачные песни.

Мы с Бородянским составили список ее пожеланий, обсудили будущий сюжет фильма и вернулись в Москву. Я домой, конечно, не поехал, поселился в Матвеевском, в Доме творчества Союза кинематографистов, стал с Сашей Бородянским сочинять новый сценарий. Спустя какое-то время звонит Валентина Максимовна и говорит: «Звонила Лугачева, спрашивала, когда следующая съемка». Я говорю: «Как вы ей ответили?» «Она сказала, что ждет на телефоне, когда вы ей позвоните». Я говорю:

– Нет, я ей звонить не буду. А вы ей, пожалуйста, позвоните и скажите от меня такую фразу: «Вы просили узнать, когда съемка, так вам просили передать – ни-ко-гда!»

После этого она, конечно, покатила к Сизову. Сизов ей подтвердил, что в связи с ее вызывающим поведением она отстранена от съемок и это такой уникальный случай, что лучше ей этого не раздувать. Может, сказал ей Сизов по-отечески, ты еще когда-нибудь в кино снимешься, но если дойдет до Госкино, что из-за твоего поведения вся группа отказалась с тобой работать, то тебе никакое кино не светит никогда. Лугачева поняла, что перегнула палку, побежала извиняться перед Ковалевой, обещала купить ей новое пальто. Но было уже поздно – фильм «Рецитал» закрыли. А я, скажу тебе, пошел на разрыв с ней уже без особой грусти. Единственное, что, как ни странно, вызывало у меня душевную боль, – это расставание с ее дочкой, к которой я в общем-то прикипел. Эта девочка действительно стала на эти четыре года моей дочкой. И поэтому наше расставание с Аллой требовало каких-то объяснений с ребенком. Конечно, я мог бы просто уйти, мама бы ей сама все объяснила, к этому моменту девочке было десять лет. Но после скандала на съемке, когда я понял, что это конец наших с Лугачевой отношений, я поехал в дом отдыха, где девочка в этот момент отдыхала с бабушкой. Это было в конце лета, я взял ее за руку, мы пошли с ней в лес, и я ей сказал:

– Знаешь, Кристаллик, мы, наверное, с тобой больше не увидимся, потому что мы с мамой твоей расстаемся. Такие вот дела.

Она меня обняла, мы с ней оба немножко поплакали в лесу, никто этого не видел.

И я стал снимать другую картину, она называлась «Душа». А с Лугачевой мы через какое-то время развелись. Я предложил ей мировое соглашение о разделе имущества, но она сказала: