Феликс Кулаков - Как я охранял Третьяковку

Каким образом? Здесь готовых рецептов не жди от меня. Но общие рекомендации дать могу.

Если мысленно представить себе враньё, как наступательную военную операцию, то не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: первым делом потребуется артподготовка, линейный залп главного калибра, назначение которого – смять и расшатать оборону клиента. Посей в его рядах панику, ворвись на плечах отступающих частей в окопы неприятеля, руби и жги! Так или иначе, но всеми способами старайся воздействовать на сознание клиента, стремись подавить его волю к анализу поступающей от тебя информации. Это фаза во многом решающая, именно от нее зависит успех всего предприятия в целом. Тут не зевай. Будешь мямлить и сиськи мять – считай, пропало дело. Действуй отважно, решительно, бери нахрапом. Смелость города берет, так что не стесняйся, сыпь побольше!

Если первый удар оказался достаточно сокрушительным и точным, то добить клиента будет уже делом техники. Однако именно техника дает представление об истинном классе вруна. Как новогодняя елка не является таковой пока на ней нет игрушек, серпантина и гирлянд, так и вранье не будет иметь стройного и законченного вида без вроде бы маленьких, но на самом деле необходимых подробностей. Когда разум клиента почти что сломлен, когда он оглушен, ослеплен, сбит с толку и окончательно запутан, тут приходит время для трогательных деталей, сентиментальных мелочей. Ибо в них, именно в них и сокрыт дьявол вранья!

Проще простого сказать: «Меня в прошлом году на картошке совратила Клавдия Шиффер!». Но кто тебе поверит? Добавь красок, размашистых мазков и аккуратненьких штрихов в свой рассказ. Нужна правдоподобность и всамделишная, осязаемая атмосфера. А то ни хрена у нас с тобой не выйдет!

Надо сказать, например, так: «…Шел дождь… сквозь дырявую крышу сеновала на нас капала вода… Где-то рядом мычала корова…».

Нет, не так! Лажа, пошло, безвкусно.

Давай-ка, по другому: «На ней еще были такие белые гольфы с помпончиками… и голубая пижамка в розовых мишках, а в волосах серебряная заколка в виде стрекозы… она называла меня «майн гроссе руссиш партизанен»…».

Вот, уже получше. Тоже не фонтанарий, но определенно лучше. И шансы на победу уже вполне реальные. Придумывай, фантазируй, твори! И не экономь на подробностях, мой друг. Это окупается.

Я поддал скупой мужской слезы:

– И это, Ген, слышь, чего скажу…

Гена слушал, затаив дыхание. Он даже привстал с бордюрчика, на котором мы сидели, и жадно ловил каждое слово. Так и слушал дальше на полусогнутых.

– Щечки у нее, знаешь, в снегу, холодные. А остальная вся такая… Горячая… И трепещет.

Гендос истекал слюной как пожарный гидрант. Я опять этак мечтательно замолчал, давая ему время переварить все эти сенсационные сведения. Гене, ясный перец, было безумно интересно узнать подробности моего камчатского романа со знаменитой горнолыжницей, и он, не выдержав паузы, бестактно промычал:

– Ну?! А что дальше-то?

С явным неудовольствием вернувшись из своих замечательных воспоминаний в удручающе безобразную действительность, я залпом допил остывший кофе и коротко отрезал:

– Что-что… Дальше на сборах в Швейцарии упал в отеле с лестницы и сломал обе ноги. Восемь месяцев в гипсе, ну и, конечно, о спорте пришлось забыть.

Гена даже охнул как-то от этих слов:

– Как же так, Фил!

– Пьяный был. Распереживался дурак, что Варька тогда с Аликом спуталась.

– С Аликом?

Я презрительно сплюнул:

– Ну с этим, блять… С Альбертой Томбой.

У Гены рот уже не закрывался.

Я тем временем соображал, каким собственно боком вся эта романтическая история относится к моему предстоящему туру в Австрию. Гена-то он, конечно Гена, но и тот скумекает, что дело отчаянно нечисто. Получали мы крайне небольшие деньги, к тому же ве-е-есьма нерегулярно. Какие тут к едрене фене Альпы, когда на бутылку паршивой «Мордовской» всей сменой по рублику еле-еле набираем!

Может загнуть, мол, вспомнила старая любовь про своего Филиппка, да и пригласила прокатиться по памятным местам юности? Пожалуй, слишком. Тогда что? Друзья по сборной, вот что! Естественная жалость людей к погибшему таланту – хорошая причина для каких угодно чудес.

Но, знаете, что самое удивительное? Никаких объяснений вовсе не потребовалось. Гена и не подумал усомниться в достоверности этой истории. Хотя, если честно говорить… Да одного взгляда на меня достаточно для того, чтобы весело рассмеяться прямо в лицо любому толкующему про то, что будто бы я разрядный спортсмен! Если только, конечно, заранее уговориться шашки и подкидного за спорт не считать.

А вот сотрудник Горбунов был потрясен до основания своей светлой и наивной души. У него в чайнике никак не заваривалось, что он вот так запросто сидит и беседует с когда-то самым молодым мастером спорта Советского Союза, который еще вдобавок и ноги себе ломал в альпийских гостиницах. Больший шок Гена пережил бы только в случае встречи с живым зеленым марсианином. Разговор был, в сущности, закончен. Никаких последствий его не предвиделось. Но.

Ближе к вечеру, в лабиринте залов «третьей» зоны, я неожиданно наткнулся на Виктора Карловича. Памятуя о том, что я в некотором смысле виноват перед Витей, я решил впредь над ним не шутить и постараться по возможности скрасить тягостное впечатление от прошлых обид. Я также вознамерился доказать Виктору Карловичу, что не такой уж и подлец сотрудник Фил. Мол, за маской шута и пройдохи скрывается чуткое сердце, добрая душа и богатый внутренний мир.

Задача представлялась трудной, но вполне выполнимой. Витя в то время был еще словоохотлив, и никогда не отказывался поболтать. Так что если удастся его разговорить – дело будет почти гарантированно в шляпе, уж там-то я предстану в самом теплом и человечном обличье. Как и предполагалось, заминок не вышло. Виктор Карлович охотно пошел на контакт. То да се, разговорились в общем.

Больше часа мы неторопливо бродили по залам и беседовали на волновавшие моего контрагента темы. Тем этих было изрядное количество, инженер оказался неравнодушным очень ко многим вещам гражданином. Стремясь максимально расположить к себе собеседника, я с искренним вниманием выслушал его соображения по самым разнообразным вопросам. Витя начал со своего понимания абстрактной живописи, затем прошелся коротенько по истории государства Российского, потом устроил современным нравам суровый разнос минут на двадцать, и закончил, не снижая темпа: сравнительным анализом основных мировых религий.

Даже самый пристрастный наблюдатель не смог бы упрекнуть меня в невежливых проявлениях скуки или нетерпения. Я жадно ловил каждое Витино слово и даже поддакивал ему в нужных местах, восклицая по ситуации то «О-ё-ё-й», то «Ах, мать твою!», то «Как вы все-таки правы, Виктор Карлович!».