Феликс Кулаков - Как я охранял Третьяковку

Про экскурсии Альберта Ефимовича ходили легенды, весть о них передавалась из уст в уста, а чтобы попасть на его шоу (заметим, первоклассное шоу!), людям приходилось записываться за месяц. Особенно он бывал в ударе, если в группе вдруг обнаруживалась красивая взрослая дама. В этом случае Галкин был действительно неудержим. Например, останавливаясь в Брюлловском зале подле «Версавии», он рокотал густым, обволакивающим басом:

– «Карл!» – бывало говорили Брюллову друзья-физики. – «Твоя картина нарушает физические законы! Свет преломляется в воде, и ноги Версавии в нее погруженные должны выглядеть совсем не так!».

Тут Альберт Ефимович иронично разводил руками: мол, до чего же эти физики все-таки ослы! И продолжал дальше:

– «Ах!» – отвечал Брюллов. – «Оставьте вы меня с этой вашей физикой! Я художник и пишу прекрасное, а вовсе не кривые ноги!».

Вдохновению Альберта Ефимовича уже не было никакого предела. В конце экскурсии многократные овации сотрясали третьяковские своды.

Однажды Галкин явился в Третьяковку в джинсах, и все смотрители только и говорили о том, что «Галкин влюбился».

Собственно, Альберт Ефимович и поставил точку в разговоре про горные лыжи. Воспользовавшись моментом и всеобщей суматохой, я сослался на некие неотложные дела и поспешил прочь. Витя проводил меня до границ своей зоны, где мы расстались почти что уже друзьями. Наш чемпион, покоренный моим живейшим интересом к горнолыжному спорту, даже пообещал дать несколько уроков на местности. Я с энтузиазмом принял предложение.

Прошлые обиды были забыты, казалось, наступила новая прекрасная эра добра и взаимопонимания. Сорвалось все из-за пустяка, простого стечения неблагоприятных обстоятельств и лично из-за Е.Е. Барханова.

Е.Е. Барханов был утонченный в некотором смысле мужчина, имевшим свои устоявшиеся понятия об уюте и порядке. В его представлении убогие пальтишки и еще более убогие опорки сотрудников никак не красили интерьер дежурного помещения. Откровенно говоря, он был совершенно прав. Не всякий курантовский кржемелик одевался как Крыкс в куртки Барберри, или как бравый Горби в кашемировые польта, сконструированные по индивидуальному проекту. На некоторые одежки было больно смотреть, а рядом с некоторыми ботами даже просто стоять было тяжело.

Посему был издан указ: рядовому составу вешать свое тряпье в служебный гардероб, дабы не оскорблять непрезентабельным видом оного чистых взоров руководства.

А в гардеробе в этом чертовом был наш курантовский пост, так называемый «ноль-шестой», где постоянно околачивался Гена Горбунов – обладатель страшной тайны моего спортивно-горнолыжного прошлого. Он вообще крайне редко покидал пределы подвала, и даже, кажется, не совсем ясно представлял себе, как дойти, к примеру, до зала Врубеля. Как сел однажды на «ноль-номерах», так и торчал там всю дорогу.

И вот на «ноль-шестом» сталкиваются все персонажи драмы: я, компетентный Гендос, и трогательно доверчивый инженер Виктор Карлович Курочкин. Вернее, я пришел чуть раньше. Одеваюсь не торопясь, а Гена мне и говорит, плохо скрывая в голосе черную как антрацит зависть:

– Ну, давай, Фил, до свидания! Счастливо тебе в Австрию съездить!

– Чего-чего? – строго переспросил я. – Мы заболемши, милочка? У нас видения?

– Так это… – Гена сконфузился. – Ты же собирался в Австрию поехать. На лыжах кататься…

Блин, а ведь я, признаться, совсем позабыл про наш недавний разговор в туалете. Невинная шутка, каприз художника, набросок углем на салфетке, подобных историй я ежедневно рассказывал сотрудникам «Куранта» не менее пяти. Гене, однако, моя новогодняя рассказка крепко запала в душу.

Тронутый этой непосредственностью, я решил упрочить легкий успех и освежевать тушку Гендоса немедленно, не сходя с этого места. Это, знаете ли, признак класса и дело чести – доводить каждый такой пустяк до логического конца.

– А-а-а, – проворчал я, – в Австрию… Ну да, в Австрию. Самолет в одиннадцать. Из Шереметьева-2. Там это… чартер, ага.

Затем я дал Гене распоряжение получить за меня мою зарплату. Дескать, в связи с отъездом за рубеж сам я забрать свои кровные никак не смогу. Весть о грядущей зарплате будоражила слабые умы курантовцев уже несколько недель подряд, и являлась тогда самой популярной темой для салонных разговоров. Сотруднички дни напролет оживленнно дискутировали: дадут нам деньги до Нового года, или, как обычно, «через хер прокинут».

Гена выразил робкие сомнения по поводу законности этой операции. Я успокоил его, заверив, что положенная в таких случаях доверенность уже выписана и лежит в сейфе у Е.Е. И даже великодушно разрешил ему пропить всю мою зарплату до копейки на паритетных началах с сотрудником Горобцом, которого, повинуясь внезапной прихоти, также объявил своим законным наследником.

Гена от таких известий заметно повеселел и расцвел как майский гладиолус. Радостно хлопая меня по плечам, он пожелал счастья в наступающем году и, разумеется, удачи в предстоящей альпийской экспедиции. И вот как раз при этих его словах на «ноль-шестом» появился Виктор Карлович. Тщательно прилаживая мохнатый мохеровый шарф к костистой шее, Витя дружелюбно (мы же теперь с ним друзья!) спросил:

– Фил, ты что, в Австрию едешь? А зачем?

Я пробормотал что-то неразборчивое, и проворно завязав шнурки, поспешил было раскланяться. Но тут несчастный Гендос, не к месту решив щегольнуть своей осведомленностью, гордо заявил:

– Фил едет на сбор российской национальной команды!

Конечно, это было эффектно. Витя, казалось бы, уже должен был перестать удивляться всяким новостям, исходящими из такого ненадежного источника, но… Он опять так откровенно изумился, что мне даже неловко стало. Витя присел, хлопнул себя по коленям, так ладно намотанный шарф при этом опять размотался.

– Да-а-а!? Так что же ты молчал? – воскликнул он.

– Ну, – говорю, скромно потупившись, – не люблю лишней шумихи.

Смутно запахло керосином, какая-то невнятная угроза витала в воздухе, прямо над моей головой. В таких случаях надо смываться настолько быстро, насколько это вообще возможно. Но смываться было поздно. Витя, цепко схватив меня за локоть, восторженно завопил:

– Сборная? Ничего себе! А по какому виду спорта?

Вид спорта?

Ну конечно, вид спорта!

Мать твою…

Ужом вывернувшись из объятий инженера, я схватил куртку и стремглав выскочил за дверь. В коридоре, еле переведя дух, стал прислушиваться к происходящему на «ноль-шестом», от души надеясь, что, может быть, все еще обойдется. Ничего, конечно же, не обошлось…

Сначала было слышно лишь как бубнит Гендос, должно быть вводя Курочкина в курс дела про мои спортивные подвиги, потом все стихло. Когда тишина стала прямо-таки уже осязаемой, невыносимой ее разорвал вопль, в котором смешались гнев, обида и разочарование. Кричал, естественно, Витя.