Олег Суворов - Злой Город

Перейдя через улицу и пройдя еще метров триста, Дмитрий неожиданно уперся в железнодорожное полотно. Это его несколько обескуражило, но, поколебавшись, он все же свернул и пошел прямо по шпалам, хотя рельсы, теряясь в темноте, чем-то неуловимым напоминали дорогу в ад. Минут через пятнадцать он миновал одинокую, совершенно пустую станцию с наглухо закрытыми окошками билетных касс и надписью «Гражданская». Ее освещал одинокий фонарь, который хотя и был закреплен неподвижно, но в порывах ветра, раскачивающего ближайшие деревья, казалось, и сам раскачивался, издавая зловещий скрип забытой виселицы. Дмитрий прошел мимо станции с изрядным сожалением – все-таки это было единственное освещенное место, а впереди только темнота да скверное предчувствие, что он идет не той дорогой. Вскоре «Гражданская» превратилась в далекую светящуюся точку, а Дмитрий начал испытывать уже самое настоящее беспокойство – слева тянулся высокий бетонный забор, за которым лишь где-то вдалеке сияли окна большого многоэтажного дома, а справа – еще того хуже, простирался темный осенний лес. Теперь он двигался прямо между двух путей, сдерживая желание побежать, чтобы поскорее миновать этот глухой и темный участок. Занесла же сюда нелегкая в два часа ночи, да еще в лучшем плаще и костюме, и со всеми наличными деньгами! Ни впереди, ни позади уже не было огней, а луна никак не могла пробиться сквозь плотный строй свинцово-серых облаков, казалось, что в этом месте остановилась не только жизнь – даже ветер стих! – но и время.

– Не хватает еще только волков и кладбища, – вслух сказал Дмитрий, кутая в шарф мерзнущие уши, и сам поразился тому, как странно и напряженно прозвучал его голос. А Светлана сейчас спит себе в тепле и уюте, да и могла ли она представить его в таком положении? Как все-таки мрачно, тихо и холодно! Теперь он чувствовал уже не просто беспокойство, а надвигающийся страх. Почти так же набегающая волна захлестывает с головой пловца и тащит его в море.

Но если страх рождает неподвижность и тишина, то ужас – движение на фоне этой неподвижности. Дмитрий понял это, когда увидел приближающуюся черную фигуру. Казалось, что по смутно-темному фону скользит зловещая тень – шаги были не слышны и никакими иными звуками это не сопровождалось. Дмитрий невольно замедлил ходьбу, не зная, на что решиться – то ли отступить в сторону, то ли броситься назад.

К реальному ужасу начинал примешиваться какой-то мистический оттенок, когда вдруг в лицо опять подул холодный ветер и показалось, что где-то раздался свист. Дмитрий обладал очень живым воображением и ему ничего не стоило воспроизвести в уме текст будущей заметки из «Московского комсомольца»: «Вчера, на перегоне между платформами «Гражданская» и «Красный балтиец», был найден труп мужчины тридцати лет… Опознавших просим сообщить…»

Он вынул из карманов тут же замерзшие кулаки и остановился, ожидая того, кто шел ему навстречу. Им оказался невысокий, черноволосый мужчина, не намного старше его, одетый в черное пальто и черную вязаную шапочку; бледное лицо не только не выражало никакой угрозы, но, напротив, было слегка печально. Дмитрий сделал шаг в его сторону и спросил:

– Простите, я смогу этим путем выйти к «Соколу»? Незнакомец остановился, несколько секунд обдумывал ответ, а затем вежливо произнес:

– Если будете держаться левее, то непременно попадете туда, куда вам нужно.

– Благодарю вас, – Дмитрия был ему искренне благодарен, но не за совет, а за комичную суетность своих страхов.

– Не за что. Счастливого пути.

– Вам тоже.

И они, улыбнувшись друг другу, разошлись в разные стороны. Через полкилометра, когда кончился забор, Дмитрий свернул с колеи влево, прошел между гаражей и устремился вдоль по улице, которая хотя и была пустынной, но производила уже более уютное впечатление, поскольку по обе ее стороны высились жилые дома. «Можно звать на помощь», – с ироничным облегчением отметил он про себя, и мысли его приняли другое направление.

Странно, но сейчас ему очень хотелось связать свое собственное представление о счастье с одной-единственной женщиной, пусть даже такой безупречной, как Светлана, и странным это было потому, что данное намерение граничило с очень большим риском – она могла разлюбить, изменить, подурнеть, наконец, – и что же? Тогда пришлось бы или играть в вечную любовь, безнадежно притворяясь и теряя на это уходящее время собственной жизни, или откровенно горько признать, что все это было и тщетно, и напрасно. Но, с другой стороны, чтобы выиграть по-крупному, надо поставить все, что есть, на один номер – так же и в любви. Увлекательно и приятно всегда находить утешение в других женщинах, но счастья, видимо, не может быть слишком много

– оно единственно и в единственной. И сложнее всего здесь угадать, что это именно она, причем угадать, а не убедить себя в этом.

Впрочем, для Дмитрия все эти размышления уже запоздали – он чувствовал, что с любой другой женщиной ему уже будет неинтересно. «Но вот странно, – думал он про себя, – мой случай как бы опровергает теорию любви Марселя Пруста, которая раньше мне так нравилась. Тот уверял, что любовь подобна инфекционному заболеванию и человек влюбляется не тогда, когда сталкивается с достойной любви женщиной, а тогда, когда у него есть потребность влюбиться. В этот период его иммунитет ослаблен, и достаточно первого попавшегося вируса, то есть первой попавшейся женщины, чтобы заболеть – то есть влюбиться. Но я то ли не ощущал ничего подобного, то ли у меня просто не было такого состояния, но влюбился в Свету потому, что она так элегантна, а не потому, что мне хотелось кого-то любить. Тем более в тот день мне хотелось не любви, а пива».

Тем временем он все больше углублялся в жилой квартал, по-прежнему не встречая на своем пути ни одной живой души, кроме тех, что неясными тенями шевелились в немногих освещенных окнах. Половина третьего ночи, а он все идет и идет, а Светлана все спит и спит…

А может, позвонить ей из автомата? Зачем? Разбудить тетушку? Сказать о любви? Черт…

Задумавшись, он чуть было не упустил из вида классически-вальяжного грузина с коричневой сигарой в зубах и в легендарной кепке, который, неизвестно откуда появившись, пересекал улицу.

– Простите, я так выйду к «Соколу»?

– Выйдэшь.

– Спасибо.

«Странно, что он без машины, – как-то машинально подумал Дмитрий, – и ведь наверняка к любовнице идет, собака».

Вдали послышались какие-то пьяные вопли, подгулявшая компания, явно из студенческого общежития, высыпала на свежий воздух протрезветь и порезвиться.

– Путана, путана, путана, ночная бабочка, ну кто же виноват? – громко выводил нестройный хор голосов, солирующую роль в котором играла пухлая белокурая девица в простом сером пальто, распахнутом так, что была видна короткая юбка и стройные ноги в белых колготках. Ее цепко держал за талию простовато-нахального вида мужичок, как минимум вдвое старше. И хотя это были явно иногородние, приехавшие на сессию и торопившиеся с толком использовать время студенты-заочники, Дмитрий невольно подавил вздох, ибо вспомнил собственную, теперь уже далекую, студенческую молодость. И дешевый портвейн, и обшарпанные стены общаги, и орущий хриплым динамиком портативный магнитофон, и тесно обнявшиеся в полутьме пары. А затем – острейшее сладострастие под судорожный стон кроватей и самый циничный разврат, когда для того, чтобы обменяться партнерами, достаточно лишь сделать два шага по холодному полу с одной кровати на другую. И веселая путаница в одежде поутру, и дешевое жидкое пиво с похмелья… Эх, черт подери, насколько же хороши теперь кажутся все эти забавы – без денег, любви, переживаний, кроме, разумеется, тех, когда самому не достается девицы и приходится спьяну слоняться по коридору в ожидании первой подвернувшейся… Теперь уже не то – все глубже, сложнее, изысканнее, но зато без великой и оптимистической непосредственности, которая возможна только в молодости.