Джон Хоукс - Ирландский прищур

А грязь, дорогая Матушка, и навоз, эти неблагозвучные на Ваш слух слова, для меня – символы того естественного мира, в который я погружаюсь с той же скоростью, что проваливаются в грязь малыши миссис Стек. Представьте себе девушку моего возраста, которая ведет себя как маленький ребенок только потому, что прежде она никогда не ступала на покрытый навозом пол старого амбара! Но как бы этот мирской навоз ни вонял тленом, он безвреден. А по Вам я скучаю.

Воет ветер, миссис Стек вслух читает умную и такую нудную книгу, а детишки в это время беспричинно смеются или плачут, сами не зная почему…

Запущена? Грязь и навоз? Как это тебе в голову пришло – описывать мою семью в таких выражениях? Если тебе, Дервла, хочется сочинять, то, может, лучше ты придумаешь мне парочку благородных родственников и достойное зависти поместье? Все радуются жизни, и никаких ползающих вокруг детишек нет и в помине? Что касается старика и древней лошади, ссущейся вместе с ним, для меня полная загадка, как ты вообще могла выдумать такое! Ты что, действительно считаешь, что миссис Дженнингс поверит в эту чепуху – а ведь это, как мы оба знаем, самое главное! Ну у тебя и извращенное воображение, Дервла. Извращенное!

Я повесила голову, а вокруг нас в темноте витал запах пони. Где-то поблизости ошивался мистер Лэки, подстерегая момент, чтобы облапить меня. Я начала оправдываться.

Ну что ты, Тедди, я ничего не знаю о благородных людях! И неужели ты на самом деле думаешь, что миссис Дженнингс читает мои письма? Кроме того, люди верят всему, что написано на бумаге. И вообще, пишу я только о себе, Тедди, я так несчастна, если бы ты только знал!

Ладно, Дервла, давай оседлаем пони и поедем хорошенько прогуляемся!

Моя дорогая, чудесная Мамочка!

Я счастлива, что нахожусь в Высоких Крестах Келлса, я подчеркиваю это, так как боюсь, что невольно ввела Вас в заблуждение. Я прямо-таки покорена глубоким умом миссис Стек и ее воспитанием, несмотря на то, что никому из ее детей с удивленными липами и неизменно печальными глазами пока не дано понять ни слова из того, что она говорит.

Мою кроватку еще никто не занял? Да, я уверена, она свободна, несмотря на отчаянную нужду, с которой Вам вечно приходится бороться, уверена, что Вы никогда не откажете подкидышу, и знаю, что пока Вы, любимая Сироткина Мама, остаетесь директрисой «Святой Марты», Вы сохраните мою пустующую кровать для меня такой, какой я ее и оставила. Не сомневаюсь в этом.

Забот у меня, как я говорила, полно. Однако они отличаются от той работы, что была у меня в «Святой Марте», и они мне нравятся. Кто не станет с готовностью трудиться для такой леди, как родственница капрала Стека, которая еще молодой девушкой прочитала целые библиотеки и потому приобрела-таки потрясающе величественные манеры в обращении даже с самым крохотным ребенком? Занимаясь своими многочисленными делами по дому, я слушаю, как миссис Стек своим прекрасным голосом читает вслух о принце Деверенском, или помогаю ей готовить сосиски или резать гусей для стола. Принц Деверенский убил ужасное чудовище под названием Паки и за свою выдающуюся доброту был сопричислен к нашим ирландским святым, вот так и возник, говорит миссис Стек, кодекс ирландской морали.

Не забывайте меня, Матушка! Не забывайте!

Я скоро вернусь.

Не вернешься! И что ты только мечешься, как говорят, из огня да в полымя? С какой стати ты должна думать об ирландской морали и обо всем таком? Ты не только лгунья, Дервла, но в тебе есть еще и нечто такое, чего я и определить-то не могу.

Прости меня, Тедди.

Вскоре я обнаружила, что местность вокруг постоянно меняется, окрестные холмы порой кажутся темными и пугающими, даже если светит солнце и вблизи нет мрачных фургонов, которых здесь обычно полно. И вот мы бок о бок отправлялись в путь, Тедди и я. На наших пони, как всегда вонючих, ведь даже при всем моем усердии я их не могла оттереть от покрывавших их, словно попона, слоев грязи и свалявшихся волос. Неохотно сделав первые шаги, наши печальные пони тем не менее вскоре оставляли «Извозчичий двор Лэки» далеко позади и брели по аллее мокрых деревьев, затем по другой, третьей, пока вдруг – да так неожиданно, что у меня даже дыхание перехватывало, – мы не оказались там, куда меня никогда в жизни не пускали, и правильно делали; это я очень хорошо уяснила уже во время самых первых поездок.

Пейзаж был удручающим и унылым вплоть до самой линии горизонта, но при этом вовсе не однообразным. Нас окружали мрачные склоны, среди покрытых вереском лужаек виднелась рощица. В нескольких милях от нас над вздувшейся речкой жалко горбатился разбитый каменный мостик; поля и заросли, расстояния и дороги – все, ну буквально все, было настолько одинаково пустынным, что казалось, где-то здесь затаились какие-то враждебные фигуры, которых мы не видели, но присутствие которых ощущали. Порой до нас доносился собачий лай, порой темной массой проносился мимо или неожиданно обрушивался на нас дождь. Вдалеке высились холмы и скалы, ближе к нам располагались сельские домики. Даже внезапно появлявшиеся радуги выглядели маленькими, одинокими и бледными – они словно предупреждали, что там, в далеких полях, где они, не принося никому радости, появлялись и исчезали, нас неминуемо ждет беда. Видневшиеся вдали животные при нашем приближении исчезали; временами то из одной, то из другой трубы показывался дымок. Лачуги были в таком состоянии, что на глаза невольно наворачивались слезы. Все здесь было каким-то непредсказуемым. Обширный мир с переплетением пустых дорог – и поэтому на пути, которым мы следовали, мог попасться или появиться перед нами из зарослей папоротника кто угодно и с любой стороны, пока мы слушали раскаты грома или блеяние овцы. Неудивительно, что эта страна была закрыта для девочек из «Святой Марты». Неудивительно, что нам не разрешали даже ступать сюда. Без Тедди я бы ни за что не нашла дороги обратно к «Извозчичьему двору Лэки», ведь даже лошади и пони с их прекрасно развитыми инстинктами не смогли бы выбраться из этой вечно меняющей свои очертания местности по узким дорогам без каких-либо знаков или указателей, и, конечно, нечего было и думать, что Булочка, самый тупой пони на свете, отыщет путь к сену и дымящимся ведрам с едой, если я вдруг потеряю Тедди и останусь одна.

Размышляя обо всем этом, я ехала рядом с ним верхом. Но разве не искала я, девчонка, приключений? Конечно, искала! И рядом с Тедди я, разумеется, не думала всерьез, что с нами может что-то приключиться, хотя теоретически и допускала такую возможность. В этом-то и крылась прелесть того дня и моя ошибка.

Настигло нас зловеще-неожиданным гулом, раздавшимся позади. И в тот самый миг, когда мы с Тедди одновременно услышали и попытались отвлечь друг друга от медленно приближающегося грохота, Уточка и Булочка, несмотря на всю их тугоухость, остановились как вкопанные, в отличие от нас смирившись с неизбежностью. Во все стороны простиралась унылая пустынная местность. Сквозь облака пробивались негреющие лучи солнца – жалкое зрелище. Зловещий шум все нарастал, становясь все устрашающим, словно где-то рушились скалы, прорвалась вода или хлопало множество крыльев. Звуки наступали сзади с такой неотвратимостью, что даже наши бесчувственные пони и те задрожали. Бедные Уточка и Булочка понурили головы и выглядели так испуганно, боясь сделать хотя бы шаг, что мне даже стало их жаль, несмотря на все мое к ним отвращение. А гул по-прежнему рос и все больше напоминал шум хлопающих крыльев – и лишь в последний момент я заставила себя оглянуться через плечо и посмотреть, что же катит на нас с такой скоростью.