Джон Хоукс - Ирландский прищур

Ей уже исполнилось шестнадцать.

Нет!

Да. Шестнадцать! И теперь, ко всему прочему, мне еще предстояло волноваться из-за ее возраста, до которого мне пока было далековато. О, Тедди сразу определит ее возраст и поймет, что к чему, стоит ему только открыть глаза – если останется жив, – и бросит на нее лукавый взгляд. Взгляд своих романтических глаз. Так что неудивительно, что я была подавлена и встревожена, когда мы прибыли в Большое Поместье, которое оказалось не замком, а особняком, таким же добротным и большим, как и «Святая Марта» или «Святой Климент», хотя и не богоугодным заведением, а просто – как бы это сказать – очень просторным и очень удобным домом. В этом родовом поместье можно было разместить всех солдат-ветеранов из «Святого Климента» и еще осталось бы достаточно места для подопечных Сироткиной Мамы; тем не менее сейчас тут проживали всего три души, не считая пары старых слуг и собак. Никогда еще не пыталась я так отчаянно сохранить чувство собственного достоинства, как в этот день, и попытки мои были довольно неудачными.

Джордж! Уильям! Отнесите этого человека в дом. А вы – вы можете пойти со мной.

Но, мисс… Я близкая подруга Тедди! И не могу оставить его в таком состоянии!

На это она даже не удосужилась ответить, быстро развернулась и надменно зацокала по булыжнику каблучками своих кожаных сапог, туго обтягивавших ее стройные ножки, взмахивая голыми руками, словно забыв о красивом жакете, оставленном на сиденье автомобиля. Я поспешила за нею – куда мне было деваться? – оставив автомобиль с тремя открытыми дверцами на конюшенном дворе, где мы остановились как раз в тот момент, когда какой-то парнишка вывел здорового, укрытого попоной зверюгу, который нанес моему Тедди такой страшный удар. Они шли по кругу, мальчик и конь; животное, в три раза выше мальчика, двигалось, печально перебирая ногами, с поникшей головой, как будто понимая, что оно, бедное животное, наделало, хоть и не по своей воле. Вот почему я его тут же простила.

Милая, дорогая Мамочка!

Надеюсь, Вы не возражаете против этого обращения, поскольку я уверена, что, если бы Вы отвечали на мои письма, а Вы, я знаю, ответить не можете, Вы бы наверняка назвали меня «мое дитя» или даже «доченька», и я бы сразу перестала чувствовать свое сиротство, это уж точно – прошу простить меня за долгое молчание, уверяю Вас, оно было вызвано несчастьем, вполне его оправдывающим.

Умер старик. Отец миссис Эвелин Стек, и это событие ввергло всех нас, включая детей и собак, в большую печаль, когда даже не слышишь, как звучат ей в унисон церковные колокола. Миссис Стек отложила на время свои чтения и наставления детей, хотя должна признаться: долгими ночами я тайком, как ни стыдно признаваться в этом, почитывала самую интересную из книжек миссис Стек об ирландском принце, и самое интересное, осмелюсь сказать, не в том, что он стал епископом, – там рассказывается о прекрасной девушке, а это меняет все дело.

Бедный старик умер, как и следовало ожидать, во дворе, куда раз за разом гнала его болезнь. Старая лошадь стояла и тыкалась в него носом, как собака, никогда не могла себе даже представить подобного, но, как ни странно, все было именно так.

Миссис распорядилась уложить своего отца на обеденном столе под хрустальной люстрой и расставить везде цветы, хотя для многих из них еще не сезон. Капрал Стек лично внес его в дом, уложил, как следует, и помогал готовить хлеб, пироги, жаркое и пиво для поминающих, членов семьи и соседей с ближайших ферм, хотя и не таких больших, как у Стеков. Вот так мы и суетились, пока готовили поминки.

Сами похороны прошли великолепно. Все собрались на небольшом дворике позади церкви, о котором я уже рассказывала, дождя, как по заказу, не было, детишки миссис Стек бегали между покосившимися надгробными камнями, не интересуясь суровой историей семьи Стеков, изложенной на этих замшелых камнях, которой они, конечно, и не могут знать, и, по-видимому, забыв, для чего мы все в этом тихом саду собрались, и это отчасти развеивало нашу печаль. Я не знаю, что бы Эвелин, как зовет свою родственницу капрал Стек, делала без сильного характером и религиозным духом капрала Стека, который ей всячески помогал, заплатил священнику и произнес надгробное слово над усопшим. Интересно, только я, единственная из присутствующих, видела, как душа старика витала над верхушками деревьев, пока говорил капрал? Я уверена, что на самом деле видела это.

Я выросла, постоянно размышляя о первом таинстве, загадке, которую представляет собой наше появление на свет, хотя я хорошо знаю, что церковь не одобряет такого образа мыслей и отрицает то, что я называю суетностью нашего начала. Теперь эта смерть приблизила меня ко второй тайне, точно так же отрицаемой нашей матерью-церковью, что заставляет меня сказать, как бы ни грешно это было, что первой вакансии без последней не бывает, и Вы сами прекрасно это знали с самого начала, и это вовсе не противоречит духовному учению, которое Вы нам преподали. О Сироткина Мама, Вы знаете, насколько случайным был мой визит в Высокие Кресты Келлса, и видите, насколько он изменил мое настроение. Эх, Матушка, не суждено мне стать восхитительной девушкой, это уже совершенно ясно! Но я знаю, что отчаиваться из-за меня Вы не будете, да и не надо.

Без Тедди, который читал мои письма, мне пришлось перечитывать их самой, хотя, когда я вынуждена была выслушивать его смешки и ухмылки, я все равно ничего не исправляла, даже если знала, что он прав. Мне пришлось также заняться отправкой писем по почте и довольно серьезно поступиться своей девичьей гордостью, ибо помощник конюха оказался более требовательным, чем мистер Лэки, а я считала, что у меня уже достаточно опыта по этой части и большего мне пока не требуется, раз Тедди ранен и лежит без движения. Тем не менее я без особых возражений заплатила помощнику конюха по его цене, вспоминая при этом Рыжего Эдди и Финнулу Маллой и полагая – кстати, ошибочно, – что остаюсь при этом столь же чистой телом, как и молодая хозяйка Большого Поместья.

Каким образом, спросит любой здравомыслящий человек, могла бедная сирота лишиться единственного мужчины, которого она в своей жизни любила, и не найти его до самого конца всей этой истории, если этот самый мужчина лежал где-то в том же доме, в котором эта самая молодая девушка работала, мучилась и не спала ночами? А истина в том, что потеряла я его в тот момент, когда Джордж и Уильям внесли его в дом. Шестнадцатилетняя мисс, блондинка, на мое скромное обращение «вы», препоручила меня Мэри Грант, которая готовила, вела хозяйство и ухаживала за детьми. Детьми? Да, действительно – будто бы то, что я была сиротой и выдумывала детей в своих письмах миссис Дженнингс, было лишь гарантией того, что я никогда не останусь без вечно воспроизводимого доказательства пустоты, постоянно заполняющей наши умы и сердца, и не без причины.