Джон Хоукс - Ирландский прищур

В этот день – не в тот, когда мы обходили пабы, и не в какой-либо из последовавших за ним однообразных дней, а в поистине долгожданный день, о котором мы так мечтали и который наконец наступил, – мой барабан гремел на весь Каррикфергус, пока мы, груженные нашими пакетами и подарками, – все, кроме меня, ведь я несла барабан, – маршем спускались с нашего холма под теплым, прозрачным, монотонным дождем.

Поскольку в то воскресенье никакого официального парада в Каррикфергусе не было, а девчонки – избранные волонтерши «Святой Марты» – несли подарки и свертки, которые должны были удивить и обрадовать тех, кому они предназначались, единственным исполнителем на нашем импровизированном мини-параде оказалась я. И я замыкала нашу колонну, колотя в барабан через раз – с тем, чтобы идущим легче было держать шаг, хотя, боюсь, мой барабанный бой не одному обитателю Каррикфергуса внушил подозрение, что шли мы на погибель или по крайней мере совершали некую печальную церемонию, вроде похорон, а не направлялись на нашу первую встречу в «Святой Климент». Колонну возглавляла Сироткина Мама, донельзя гордая своими девочками, такими умненькими и самоотверженными. Лица наши блестели от дождя и раскраснелись в ожидании, шаг был стремительным, невзирая на торжественное уханье моего барабана, который, несмотря на свой размер и тяжесть, нравился мне чрезвычайно, особенно слова, выведенные зеленой краской по его ободку, и потому, поверьте, я готова была тащить на себе эту громадину и колотить в ее бока весь день напролет.

Малыши на руках матерей или девчушки, едва стоящие на ногах, глазели на нас из окон и дверных проемов каменных домов, расположенных вдоль улицы, взбирающейся к «Дому солдат-ветеранов». Чем круче делался холм, тем меньше становилось домов и больше детей женского пола: они улыбались и приветственно махали ручками или стояли, нахмурившись и засунув большой палеи в рот, а некоторые при нашем приближении начинали плакать – типичные детишки Каррикфергуса, чье существование ничем не лучше нашего, несмотря на то, что все они были крещеными и жили вместе с мамочками и папочками в защищенности ирландской семейной жизни – так по крайней мере полагали их мамули и папули. Я уже говорила или намекала, что эти бедные создания плохо представляют себе прозу жизни, несмотря на священников с их книгами, куда их всех походя записывали.

Между тем впереди постепенно вырастал «Святой Климент», приютившийся на вершине голого холма. Мы взбирались все выше и выше, и до нас доносились звуки мужских голосов, настолько слабые и высокие, что их можно было принять за голоса мальчишек, а не взрослых мужчин. Но в том, что это настоящие мужчины, несмотря на их возраст, мы вскоре убедились сами. Двое из них стояли, прижавшись изнутри к зарешеченным окнам, а затем мы услышали, как они радостно зовут своих товарищей. Потом они внезапно побросали свои посты у открытых окон – ну, точно как в армии, и это – после стольких-то лет.

«Святой Климент»! «Святой Климент», наконец-то! И кто мог сказать, сколько солдат нас поджидает и как они воспримут нас, а мы их?

Как и следовало ожидать, девчонки засуетились, защебетали, поднялась суматоха. Что до меня, мне пришлось выдержать борьбу со своим громоздким барабаном, и остальные уже успели войти внутрь, когда я наконец от него избавилась, протиснулась в дверь, поставила барабан у стены и двинулась на голоса девочек и стариков, которых я все еще не видела. Ну, а кроме того, я задержалась на пару минут, вовсю стараясь привести в порядок волосы и придать себе более привлекательный вид, что, вкупе с возней с барабаном, который я пристраивала к стене, пытаясь убедиться в надежности его положения, стоило мне, так сказать, места в очереди и обрекло на одиночество – разве не так? Так. Именно так. И вот после того, как я убедилась, что наконец готова, и последовала за звучащими как сирены, если позволительно так выразиться, голосами сирот-волонтерш и солдат-ветеранов, то есть совершила, так сказать, выход в большой свет или что-то вроде этого, я внезапно обнаружила, что Финнула, Мойра, Шивон, Молли и все остальные уже давно сидят с довольным видом на скрипучих складных стульях в комнате настолько холодной и необъятной, что даже огромное количество красочных бумажных гирлянд, которые развесили между решетчатыми окнами наиболее устойчивые на ногах старички, не сделало ее уютной. Девчонки не просто сидели, оживленно болтая, по всему периметру комнаты, но каждая уже познакомилась с каким-нибудь старым солдатом, устроившимся и около Финнулы, и около Мойры, и Молли, и всех остальных девчонок, а я дрожала от холода – буквально! – стоя посередине этой странно пустой комнаты в полном одиночестве. Одна-одинешенька! И ни одного солдата-ветерана не осталось на мою долю! Из старенькой «Виктролы» с хрипом неслась бойкая мелодия, девчонки с азартом развлекали своих старичков, прикидывая про себя, какова будет награда за их старания. Все, кроме меня! И что за судьба у меня такая разнесчастная – стоять одинокой и покинутой в такой огромной комнате, а рядом нет даже Сироткиной Мамы, чтобы помочь мне перенести это тягостное унижение? Я уже совсем было собралась незаметно выскользнуть из комнаты, чтобы самостоятельно вернуться в «Святую Марту» и помочь миссис Дженкс в ее хлопотах с малышней. Я чувствовала себя настолько злой, несчастной и униженной, что просто мочи не было. Мне отчаянно захотелось заколотить в барабан, как говорят ирландцы.

Так бы я, вероятно, и поступила, если бы вдруг не почувствовала, как сзади на мое плечо спокойно и уверенно легла рука. Мужская, судя по размеру и твердости, и при этом ласковая, как у женщины. Мужчина оказался не менее приятным, чем его рука, – я убедилась в этом, повернувшись и взглянув на него, и тут же забыла про одиночество, окружавшее нас, как на острове: все присутствовавшие так были поглощены болтовней друг с другом, что могла и тишина стоять. Должна признаться: он мне кое-кого напомнил, а именно – Майкла Кэнти, хотя тот был совсем другим. Уж в этом-то я не ошибалась. И все же не могла отвести от него взгляд: крупный мужчина с мягкими покатыми плечами; его карие глаза по цвету подходили к прямым шелковистым черным волосам, красивой прядью спадавшим на один глаз. Если это старик, подумала я, – а он, конечно же, был таковым, несмотря на густые волосы, гладкую кожу и румянец во все лицо, – мужчин помоложе мне и не надо. К тому же от него тоже приятно пахло ирландцем, как и от Майкла Кэнти: этот запах я хорошо запомнила и теперь ощущала снова – запах большого мужчины, ирландского мужчины, только что принявшего ванну. Тут он заговорил:

Минфорд. Майор Минфорд. Мы не можем позволить тебе стоять здесь вот так в одиночестве!