Чезаре Павезе - Прекрасное лето

– Если бы она не была хорошо сложена, художник не стал бы писать с нее картину.

В тот вечер она опять испытала чувство обиды и чуть не расплакалась. Но шли дни, и, когда однажды, выйдя из трамвая, она снова встретила Амелию, они как ни в чем не бывало погуляли, болтая о всякой всячине. Джиния была даже элегантнее Амелии, которая шла со шляпкой в руке и смеялась, показывая зубы.

На следующий день в обед Амелия зашла к ней домой. Из-за жары дверь была распахнута, и Джиния увидела Амелию из темноты, прежде чем та разглядела ее. Они обрадовались друг другу, и, когда Джиния распахнула ставни, Амелия огляделась вокруг, обмахиваясь шляпой.

– Неплохая мысль – оставлять дверь открытой, – сказала она. – Тебе хорошо. У меня дома так нельзя, потому что мы живем на первом этаже.

Потом заглянула в другую комнату, где спал Северино, и заметила:

– А у нас настоящий табор. В двух комнатах живем впятером, не считая кошек.

Когда пришло время идти на работу, они вышли вместе, и Джиния сказала:

– Когда тебе осточертеет на своем первом этаже, приходи ко мне, здесь можно посидеть спокойно.

Ей хотелось, чтобы Амелия почувствовала, что она вовсе не желает сказать ничего худого о ее домашних, а просто рада ей, потому что они понимают друг друга. А Амелия, не сказав ни да, ни нет, угостила Джинию чашкой кофе перед тем, как та села в трамвай. Ни назавтра, ни на следующий день они не увиделись. А потом Амелия пришла как-то вечером, на этот раз без шляпы, села на тахту и, смеясь, попросила сигарету. Джиния кончала мыть посуду, а Северино брился. Он дал ей сигарету, мокрыми пальцами зажег спичку, и они втроем пошутили насчет фонарей. Северино нужно было бежать, но он успел сказать Джинии, чтобы она не полуночничала. Амелия с улыбкой посмотрела на него, когда он выходил.

– Ты ходишь на танцы все туда же? – сказала она Джинии. – Ребята там очень славные, но надоедные. И твои подруги тоже.

Они вышли из дому и по проспектам пошли к центру, обе без шляп, наслаждаясь вечерней прохладой. Для начала они купили мороженого и, полизывая его, смотрели на людей и смеялись. С Амелией Джинии было все трын-трава, и она веселилась от души с таким чувством, как будто в этот вечер чего только не произойдет. Она знала, что может положиться на Амелию, которой было уже двадцать лет и которая шла и смотрела на всех с развязным видом. Амелия из-за жары даже не надела чулок; и, когда они проходили мимо танцзала из тех, где оркестр играет под сурдинку, а на столиках горят лампы под абажурами, Джиния испугалась, что Амелия потащит ее туда. Она никогда не была в таких заведениях и от страха затаила дыхание. Амелия сказала:

– Уж не хочешь ли ты войти?

– Жарко, и, потом, мы не одеты, – сказала Джиния. – Лучше погуляем.

– Мне тоже неохота, – сказала Амелия, – но что же мы будем делать? Не хочешь же ты стоять на углу и смеяться, глядя на прохожих?

– А ты что хотела бы?

– Не будь мы женщины, у нас была бы машина и мы бы сейчас поехали купаться на озера.

– Давай пройдемся и поболтаем, – сказала Джиния.

– Можно пойти на холм, распить бутылочку и попеть. Ты любишь вино?

Джиния сказала, что нет. Амелия посмотрела на двери, ведущие в танцзал.

– Но по рюмочке мы все-таки выпьем, – сказала она. – Пойдем отсюда. Кто скучает, тот сам виноват.

Они выпили по рюмочке в первом попавшемся кафе, и, когда вышли, Джиния почувствовала в воздухе прохладу, которой прежде не ощущала, и подумала – как хорошо, что летом вино освежает. Амелия между тем говорила, что тот, кто ничего не делает весь день, имеет право хоть вечером отвести душу, но иной раз, как подумаешь о том, что время уходит, становится страшно и пропадает охота бегать, задрав хвост.

– С тобой этого не бывает?

– Я бегу только, когда тороплюсь на работу, – сказала Джиния. – Я так мало развлекаюсь, что у меня нет времени думать об этом.

– Ты молодая, – сказала Амелия, – а я, бывает, места себе не нахожу, даже когда работаю.

– Стояла же ты на месте, когда позировала, – сказала Джиния.

Амелия рассмеялась.

– Вот уж нет. Самые ловкие натурщицы – это те, которые сводят с ума художника. Если не двигаться время от времени, он забывает, что ты позируешь, и начинает обращаться с тобой, как со служанкой. Будь только овцой, а волки найдутся.

Джиния лишь улыбнулась в ответ, но ее так и подмывало кое о чем попросить Амелию, и удержаться от этого было труднее, чем устоять перед рюмочкой ликера. Тогда она предложила посидеть где-нибудь в холодке и выпить еще по рюмочке.

– Ну что же, – сказала Амелия. – Мы выпили у стойки только потому, что это дешевле.

После второй рюмки Джиния почувствовала, как по жилам у нее разливается тепло, и, когда они выходили, осмелела и сказала Амелии:

– У меня к тебе просьба. Мне бы очень хотелось посмотреть, как ты позируешь.

Они долго говорили об этом дорогой, и Амелия смеялась, потому что натурщица, будь она голая или одетая, может интересовать мужчин, но не другую девушку. Натурщица стоит себе или сидит – на что тут смотреть? Джиния сказала, что хочет поглядеть, как художник рисует ее: она никогда не видела, как пишут красками, а это, должно быть, интересно.

– Не сегодня-завтра, – говорила она, – сейчас у тебя нет работы. Но обещай мне, что, если ты опять начнешь ходить к какому-нибудь художнику, ты возьмешь с собой меня.

Амелия опять засмеялась и сказала, что это проще простого: она знает, где мастерские художников, и может свести ее туда.

– Но будь поосторожнее, они сволочи. Теперь смеялась и Джиния.

Потом они посидели на скамейке. Никто не проходил: время было такое – ни то ни се, и слишком поздно, и слишком рано. Вечер они закончили в танцзале на холме.

С тех пор Амелия стала часто заходить за ней, и они отправлялись пройтись, поболтать. Войдя в комнату, Амелия громко разговаривала и не давала спать Северино. Когда после обеда Роза забегала за Джинией, они уже собирались уходить. Амелия докуривала сигарету – если у нее была сигарета – и давала советы Розе, которая успела рассказать ей про своего Пино. Попятное дело, Амелии неохота было сидеть в своей клетушке, а делать весь день было нечего, вот она и водила компанию с ними. Амелия шутила и с Розой, над которой они с Джинией потешались, когда оставались одни, – делала вид, что не верит ее россказням, и смеялась ей в лицо.

Джиния сблизилась с Амелией, когда убедилась, что, несмотря на всю свою бойкость, она была просто бедняга. Амелия ходила без чулок, но только потому, что у нее их не было; всегда носила то красивое платье, которое так понравилось Джинии, но у нее не было другого. Может, потому ей и было все нипочем: Джиния заметила, что и она сама чувствует себя вольнее, когда выходит без шляпки. Ей действовала на нервы Роза, которая сразу поняла, как обстоит дело. «Бывалая-то она бывалая, – говорила Роза, – да что толку, ведь когда она снимает платье, ей приходится ложиться в постель, потому что переодеться не во что». Несколько раз Джиния спрашивала у Амелии, почему она опять не наймется позировать, а та отвечала, что, для того чтобы найти работу, надо не быть безработной.