Чезаре Павезе - Первая любовь

До того, как познакомиться с Нино, я совершенно не замечал, что ребята, с которыми я горланил и бегал по дорогам, были грязны и в одежде с заплатами. Более того, я даже им завидовал, так как все они бегали босяком, а некоторые из них могли даже запросто ступить ногой на стерню. Мои же ноги, изнеженные ноги горожанина, корчились от боли при одной лишь только попытке ступить на мостовую.

Из того, чему я научился у них, Нино заинтересовало только несколько ругательств. Нино жил в небольшом доме с садиком на окраине деревни и имел много старших сестер, перед которыми я страшно робел. Обычно я останавливался у ограды дома и смотрел сквозь прутья ограды в надежде увидеть Нино, уже спускающимся в сад по ступенькам. Если же он запаздывал, я начинал тихо посвистывать на подобии змеи, постепенно усиливая звук. И продолжал это делать до тех пор, пока не принималась лаять собака. Тогда Нино выбегал из дома стремглав, так как он, как и я, боялся их собаки.

Было безнадежным делом предлагать Нино разуться или же поиграть с ребятами. Хотя я с ним никогда и не говорил о них, но уже после нескольких встреч, я заметил, что в его компании, я стал стыдиться моих старых друзей. Но самым удивительным было то, что из его слов, как бы случайно обронённых, выходило так, что он уже знает каждого из них, в том числе, их игры и беседы. Короче говоря, он был как бы одним из нас, за исключением разве лишь того, что носил рубашку и штанишки еще более чистые, чем мои, и любил бродить, засунув руки в карманы, по глухим улочкам. Ему нравилось прятаться в траве или стоять у себя в доме за окнами, откуда он смотрел вслед прохожим, строя им время от времени гримасы.

Нам было по тринадцати, возможно, по четырнадцати лет, и, должен признаться, что я тем летом неожиданно почувствовал, что уже не восхищаюсь этими оборванцами. Если они были одного с нами возраста, то были слишком ленивыми и глупыми, а, если они были сообразительными и шустрыми как мы, то им уже было по восемнадцати лет и у нас с ними не могло быть ничего общего.

О чём мы говорили с Нино в первые дни нашего знакомства, отчетливо не помню. Помню, что я однажды поинтересовался у Нино, сколько у него было сестёр. «Ни одной!» — ответил он мне. — «Как же так: а все эти женщины? Разве они не твои сестры? — удивился я. „Все они мне вроде мамы“, — ответил он и тут же отвернулся в сторону, в привычной для него манере. „Я не могу сказать, что они мне настоящие сестры“.

Как-то я ему рассказал, что мне довелось быть на охоте с одним солдатом, приезжавшим в наши места отпуск, Причем, об этом я ему рассказывал во всех подробностях столько раз, что в один прекрасный день он не выдержал и сказал — „Довольно!“ — „В чем дело?“ — спросил я его. — „Я тоже хочу пойти на охоту; А, что, разве, это невозможно?“

Я как-то попытался было отвести его на плотину, где некоторые из моих друзей, все промокшие с ног и до головы, и, забрызганные грязью, по утрам ловили корзинами рыбу. Но Нино всегда держался от нас в стороне, и безразлично улыбался, когда я, находясь в воде, старался поймать его взгляд или хотя бы знак одобрения. А однажды, когда сын кузнеца бросил в него мокрую корзину и крикнул, чтобы тот ловил её, он отклонился в сторону, даже не притронувшись к ней. Тогда же мои друзья дали ему кличку „ходячий мертвец“. Я попытался было объяснить им его поступок тем, что у него был новый костюм, но Нино тут же нагрубил ребятам, и, поскольку те начали кидаться в него грязью, пригрозил им, что он еще поставит их на свое место.

Утренние часы Нино обычно проводил у себя дома, расхаживая по комнатам. В первый раз, когда я пришел за ним, и вытянул шею в направлении его окна, в саду появилась рослая, красивая женщина, которая посмотрела в мою сторону и дала мне знак приблизиться. Но я притворился, что ничего не заметил и тут же исчез. Я боялся, что Нино затем будет расспрашивать меня об этом случае, но этого не произошло.

С этого дня я как бы поделил свое время. По утрам я со своими старыми друзьями тайком отправлялся на пастбище, где паслись козы, и ошеломлял их своими городскими историями о необычайных происшествиях в трамваях и внутри лифтов, что стало потихоньку как бы моим основным занятием. Временами я всё же прерывал свою болтовню, и, как и другие, мчался вдогонку за какой-нибудь козой, выбившейся из стада, занимая своё время тем, что строгал какую-нибудь ветку или же тем, что отправлялся на сеновал или же посещал хлев. Теперь я стал постоянно заходить за Нино. И, хотя мне казалось, что я только теряю у него впустую время и скучаю, я, тем не менее, каждый день был у него. А, когда мы возвращались с ним после трудного восхождения на крышу церкви или после прогулки по близлежащим полям, мне сильно хотелось войти вместе с ним в сад, присесть в одно из кресел, сплетённых из ивовых веток, и, расставленных в саду, и умереть от божественных чар его сестёр. Но, когда Нино в первый раз пригласил меня к себе, я, тем не менее, не осмелился принять его приглашение.

Возвращаясь, после происшествия на плотине, я посоветовал Нино не впутывать родителей никоим образом в наши дела. Нино усмехнулся сквозь зубы и сказал мне, что, если я боюсь, что его женщины узнают о моих друзьях-оборванцах, то я могу быть совершенно спокойным на этот счет. Тем более, что у него уже был один друг.

Это он дал мне понять как-то в полдень, проходя, смеясь, возле склада у лавки по продаже удобрений. Там на улочке стоял небольшой автомобиль, который я ранее уже где-то видел. Из-за приоткрытой двери долетал приглушенный многоголосый шум и чей-то уверенный смех, доминирующий над всеми голосами, за которым следовал другой, более глухой. Вокруг стоял жуткий запах серы и удобрений. Нино подался вперед и сказал мне: — Он сейчас выйдет. — Вышел старик-поденщик, который узнал нас и дружески подмигнул нам. Затем он распахнул дверь и крикнул: — Кидай.