Чезаре Павезе - Первая любовь

Нино, у которого дрожали губы, ничего не ответил. В следующий момент они направились в направлении Казетто Россо, к давно заброшенному бараку, скрытому деревьями и находившемуся в глубине виноградника. Там я в прошлом году играл в войну, строя крепости.

— Тише, — пробормотал Нино, когда мы приблизились к цели.

— Стойте. Дальше не идите. Берто, придержи-ка его. — Он подался еще немного вперед и остановился на небольшой площадке. Деревянная дверь в барак была заперта. Нино свернул немного за угол, после чего поднялся на цыпочки и заглянул в окошко.

Сын кузнеца все время ехидно посмеивался. — Что случилось? — А, ты, пойди и посмотри!

Мы тоже прошли вперед и подошли к Нино, как раз в тот момент, когда тот взобрался на подоконник и принялся внимательно разглядывать внутренность барака сквозь треснутое стекло. Я тоже посмотрел вовнутрь, но ничего там не смог разглядеть, так как нужно было время, чтобы глаза привыкли к темноте. Что-то, однако, двигалось в темноте. Затем я различил какой-то белый предмет, распростертый на полу, от которого оторвался мужчина с красным платочком на шее. Это был Бруно. Женщиной же была Клара; у нее на обнаженном животе виднелось небольшое золотистое пятно, от падающего луча света. Сквозь запыленное стекло сцена внутри помещения представлялась, словно в тумане.

— Она белая, — шепнул сын кузнеца.

Нино тут же спрыгнул с окна. — А ну-ка уходите, — приказал он тихо, стиснув зубы. — Уходите, немедленно.

Затем Нино бросился на меня, и я почувствовал, как он оцарапал мне спину своими ногтями. В это время сын кузнеца лягнул его сзади. — Если ты тут же не уйдешь, то я тут же позову Бруно, — сказал он, не на шутку разозлившись. Тогда сын кузнеца отстал от него и с ухмылкой на лице отступил вглубь площадки. Они еще какое-то мгновенье продолжали поглядывать друг на друга, после чего Нино бросился на него молнией. Но тот бросился бежать.

Я тоже побежал что есть сил, сжимая в руках сухую ветку.

Внизу виноградника, почти у зарослей тростника Нино все же настиг его и повалил на землю. Они принялись кусать друг друга, катаясь по земле. Я тоже бросился в этот клубок и принялся колотить по этим штопаным штанам, по грязной рубашке и желтым зубам сына кузнеца. Нанося удары, я все время думал, что на меня смотрит Клара.

Когда сын кузнеца начал плакать и выть, я оторвался от него, также поступил и Нино. Мы оставили нашего врага лежать в глубокой борозде и убежали прочь.

Думаю, что у Нино в голове были те же мысли, что и у меня; весь оборванный и крепко побитый, он тащился еле-еле, словно выбившаяся из сил лошадь, стараясь поскорее расстаться со мной. Неожиданно я остановился и дал ему спокойно удалиться. Таким образом, мы избежали возможного разговора.

Я увидел издали, как он свернул за угол виллы, и, оставшись один, уселся на кучу щебня, высыпанного прямо на дорогу. Лишь только дома я заметил, что шея у меня была вся в крови, но мне на это было наплевать; я зашел под портик и бросился на сено.

Уже стемнело, когда я, наконец, поднялся, весь окаменелый, и, принявшись тереть щеку, чтобы содрать запекшую кровь, походившую на слезы, я мучился догадками, были ли и другие сестры такими же, как и Клара.

На следующий день я узнал, что Нино сломал себе руку, но я не осмелился показаться на вилле, так как боялся, что нас могли заметить.

Несколько ночей подряд я часами не мог уснуть, напрасно закрывая глаза и сжимая руками подушку. Однажды ночью, когда на небе светила яркая луна, и, не будь у меня страха, то я, наверняка, поднялся бы с постели и сбегал бы к бараку, чтобы поискать, не осталось ли там каких-либо следов. Зато я пошел туда утром, но на винограднике был какой-то крестьянин, и я не осмелился войти в барак.

Со своего двора я выходил редко, так как боялся засад и брошенных камней, хотя ребята и звали меня все время, поскольку им была нужна моя сеть. В виду того, что у Нино была сломана рука, сын кузнеца не осмеливался никому болтать ничего лишнего. Но однажды, когда мы вели свои обычные беседы, спрятавшись с блондином из семьи Мулини на сеновале, тот спросил меня — это правда, что сестра Нино тоже была блондинкой. Потом мне было стыдно за это, но в тот момент от неожиданности я не сумел промолчать. Однако, я ответил скрепя сердце, и сразу почувствовал себя совершенно беспомощным, словно ребёнок, сидящий в кухне на стульчике, и, видящий, как в ванну набирается вода для купания. После этого я умолк, замолчал также и блондин.

Наконец, как-то утром Бруно застал меня врасплох, проезжая на велосипеде, как раз в тот момент, когда я стоял и строгал ивовую ветку. Он окликнул меня и остановился.

— Ты что — поссорился с Нино? — поинтересовался он.

Я узнал, что Нино попросил его вчера вечером разыскать меня и послать меня к нему. Может быть, он подрался с тобой? — продолжал интересоваться Бруно. История, которую придумал Нино, о том, что он свалился с сухого дерева, была неправдоподобна. И глубокая царапина, появившаяся от ногтей на его лице, была, несомненно, делом рук какого-то парня. — Если бы я не знал вас, как облупленных, то мог подумать, что все это произошло из-за какой-то девушки, — закончил Бруно.

Я смотрел на него недоверчиво.

— Ты обязательно навести его; мужчинам незачем воевать друг с другом. Нино ждёт тебя. Кстати, вы сможете рассказать друг другу, как родятся дети.

— А ты уже был у него? — спросил я его, по-прежнему находясь в нерешительности.

— Конечно! Разве мы не друзья? Он ведет себя самым настоящим молодцом. Прошло всего лишь две недели, как он сломал себе руку, а он уже хочет снова вновь поехать со мной на машине.

Бруно вытащил сигарету и закурил. Затем он пустил дым изо рта и поправил велосипед.

— А что говорят его сестры? — поинтересовался я.

— О, да им на все наплевать, — ответил Бруно, повернувшись ко мне лицом. — Особенно его матери. Единственно кого это немного трогает, так это блондинку. — После чего он тут же удалился по шоссе, и я еще долго смотрел ему вслед восторженными глазами, и где-то в глубине души я был доволен.

Рассказ Павезе «Первая Любовь» классика итальянской литературы, взятый из сборника рассказов Павезе «Feria d» agosto, 1946), я перевёл ещё сорок лет назад.

Но его в далёкие 70-е годы отверг журнал «Иностронная литература» по той причине, что он для журнала в то время оказался слишком сексуальным!

Сказать такое, это просто уму не постижимо! Это все равно, что кто-то бы назвал Льва Толстого сексуальным писателем!

Этот не совсем детский рассказ пролежал всё это время у меня в столе, но я по-прежнему считаю его несомненным шедевром молодого Павезе, ярчайшим образцом итальянского романтизма!