Ричард Аппиньянези - Доклад Юкио Мисимы императору

– В таком случае это старая травма, она быстро заживет.

Кодзима решил, что на рану не надо накладывать швы. Помощник принес аптечку, и тренер, смазав рассеченную бровь йодом, залепил ее пластырем. Вид стерильно чистой футболки Кодзимы, заляпанной пятнами моей крови, доставил мне удовольствие. Кодзима подтолкнул Юики ко мне, чтобы мы обменялись традиционными рукопожатиями. Юики подчинился, однако старался не смотреть мне в глаза.

Чтобы показать Юики, что я не держу на него зла, я пригласил его в паровые бани Ропонги, откуда мы должны были отправиться на ужин в хороший ресторан. Он неохотно принял приглашение, все еще старательно избегая смотреть мне в глаза. Я понял, что нас ждет скучный томительный вечер.

Мой друг Юики был ронином. Ронинами в старину называли наемных самураев, у которых не было господина. В наши дни ронин – это студент, который несколько раз терпел неудачу при поступлении в университет, речь идет прежде всего о престижных, бывших императорских, университетах. Ронины – глубоко несчастные люди. Они страдают от высокомерия и заносчивости преподавателей и вынуждены выносить оскорбления со стороны своей семьи, поскольку находятся в финансовой зависимости от нее. Ронины нередко кончают жизнь самоубийством.

Юики остро страдал оттого, что был обузой для своего отца, Сикаты Икиро, солидного пожилого бакалейщика, торговавшего в районе Дзиюгаока, по соседству с домом моих родителей. Мой отец стал постоянным клиентом магазина Сикаты и в конце концов подружился с бакалейщиком. Сиката Икиро, по словам моего отца, был одним из немногих, кому посчастливилось уцелеть после марша смерти японских военнопленных на Борнео. Это случилось сразу же после подписания Акта о капитуляции Японии. Воспоминания о событиях тех дней преследовали Сикату в кошмарных снах. Тогда шесть тысяч японских военных, среди них и Сиката, были захвачены в плен австралийцами в британском Северном Борнео. Им приказали сложить оружие и пройти 150 миль до Бьюфорта, откуда должны были интернировать. На колонну разоруженных военнопленных совершали нападения племена, обитавшие на побережье Борнео. Это были охотники за головами, они мстили японцам за все преступления, совершенные на их территории императорской армией. К счастью, Сиката выжил и произвел на свет сына Юики, который родился в 1946 году. Сейчас Юики уже исполнилось девятнадцать лет.

Сикату нельзя было назвать бедным человеком, он занимал видное положение в Ассоциации торговцев Дзиюгаоки. После войны, используя свои связи в лиге ветеранов, он заключил выгодные коммерческие сделки на черном рынке и сошелся с ультраправыми главарями контролировавшей рынок мафии.

По просьбе отца я взялся подготовить Юики к вступительным экзаменам в университет, отказавшись от платы за услуги репетитора. Но Сиката не хотел оставаться в долгу передо мной и постоянно присылал моим родителям подарки: корзины с устрицами, омары и изысканные фрукты, саке в керамических сосудах ручной работы, красиво завернутых в рисовую соломку. Моей матери особенно нравились кондитерские изделия, которые доставляли из магазина Сикаты. Каждое такое подношение все глубже погружало Юики в пучину позора, его долг отцу рос на глазах.

У Юики было две цели в жизни. Первая, конечно, состояла в том, чтобы порадовать отца и окончить университет. А вторая была связана с давней мечтой Юики стать офицером Сил самообороны – возрожденной японской армии. Ночью Юики корпел над книгами, а днем надевал форму кондуктора трамвая. Эта профессия раздражала Сикату, но позволяла Юики заработать хоть немного денег и не чувствовать себя совершенным паразитом, сидящим на шее родителя. В выборе рода занятий сказалась любовь Юики к униформам. Юики действительно очень шла форма кондуктора трамвая. Он приходил в спортивный зал Васеда сразу после работы, не переодевшись.

– В детстве я мечтал стать кондуктором трамвая, – сказал я. – Мне казалось, что эта профессия чем-то связана с театром. Я помню, как роскошно выглядели украшенные цветами трамваи в праздничные дни.

– Для вас эстетика имеет слишком большое значение, – упрекнул меня Юики.

– Боюсь, это действительно так.

Юики бросил на меня раздраженный взгляд.

Наш ужин в ресторане «Синдзуку», как я и ожидал, проходил в напряженной атмосфере. Впрочем, я чувствовал себя великолепно, гордясь своей рассеченной бровью. Но победный восторг Юики быстро сменился мрачной враждебностью.

– Прошу вас, Мисима-сан, не надо больше заниматься со мной, – запинаясь от волнения, промолвил Юики. – Я не в состоянии платить вам за обучение.

– Жаль, что ты считаешь себя чем-то обязанным мне.

– Дело не только в деньгах. Я не переношу некоторые ваши взгляды и черты характера, – добавил Юики, пылая негодованием. – В вашем цинизме, в вашем позорном интеллектуальном нейтралитете чувствуется моральная развращенность. У меня вызывает негодование беспринципное существование, которое вы так превозносите. Это – зараза, которая в наши дни повсюду разносится в воздухе, словно вирус гриппа в период эпидемии.

Обвинения, брошенные мне в лицо Юики, не были новостью. Я и прежде слышал нечто подобное. Упрек в «интеллектуальном нейтралитете» стал уже своего рода клише, к которому часто прибегали правые, подразумевая настроения разочаровавшихся во всем либералов. Действительно, многие интеллектуалы после войны решили, что наиболее благоразумным для них будет скрыться за фасадом уклончивого либерализма. Юики полагал, что я принадлежал к разряду таких людей. Я не собирался разуверять его. Мне не хотелось рассказывать Юики о своем прошлом.

– Один из мучеников правых политических сил, генерал-лейтенант Исивара Кандзи, проповедовал ненасильственный нейтралитет, как Ганди. Что ты скажешь по этому поводу? – насмешливо спросил я.

– Это совсем другое дело, – возразил Юики. – Исивара был монахом школы нитирэн, святым человеком, отличавшимся прямотой суждений.

– Возможно, он действительно был святым, но его одно время обвиняли в военных преступлениях.

– Какое это имеет значение? Кроме того, он умер в 1949 году. С тех пор мир сильно изменился.

– В худшую сторону, – заметил я. – И что же ты предлагаешь делать, чтобы победить эту вездесущую чуму цинизма?

Юики, потупив взор, взглянул на свою пустую чашку, из которой он пил саке.

– Я не могу сидеть сложа руки, я должен действовать, – промолвил он и, поколебавшись, вынул из-за пазухи кителя брошюру.

Открыв ее на заложенной странице, Юики протянул ее мне. Это был журнал ультраправой ассоциации «Нихон Кикухата», «Флаг японской Хризантемы». В отрывке, который я должен был прочитать, заключались философские размышления идеологов «Кикухаты» о Хризантеме – традиционном символе императора.