Верт Уильямс - Ада Даллас

И вдруг кто-то принялся знакомить меня и Аду с миссис Ленуар.

– Добрый день, – сказал я, не спуская глаз с Ады, потому что знал ее отношение к этой женщине и боялся, что она с собой не совладает.

Но она была сама вежливость. Она улыбнулась так, словно только и мечтала встретить миссис Ленуар, и протянула ей руку.

Зато миссис Ленуар показала, на что способна. Рука Ады, наверное, целую минуту висела в воздухе. Я понимаю, не минуту, но секунд пять-шесть прошло, прежде чем миссис Ленуар кончиками двух пальцев, словно к дохлой рыбе, прикоснулась к Адиной руке и тотчас же их отдернула.

Ада больше не улыбалась, но я готов присягнуть, что она решилась на вторую попытку.

– По-моему, мы уже встречались, – сказала она.

– Не помню, – отрезала миссис Ленуар.

Ада побледнела, но все еще старалась быть вежливой.

– Я училась с вашей сестрой в "Ньюкомбе".

– Вот как? – Смех миссис Ленуар был похож на звон разбитого стекла. – А каким образом вы очутились в "Ньюкомбе"?

Ада открыла рот, чтобы ответить, но миссис Ленуар уже повернулась к ней спиной и прокричала кому-то через всю комнату:

– Сильвия! Подожди меня, милочка!

И энергично заработала локтями, пробираясь через толпу женщин, запрудивших комнату.

На какую-то долю секунды на лице Ады отразилась ненависть.

– Я еще доберусь до этой ведьмы! – прошептала она.

Но тут же снова заулыбалась самым сладчайшим образом и, схватив под руку какую-то даму, мило заворковала:

– Здравствуйте! Здравствуйте! Как я рада видеть вас снова!

Она прямо таяла от любви ко всему на свете.

Дня через два "Лига избирательниц" высказалась в пользу Ленуара.

Прочитав это сообщение, Сильвестр расхохотался.

– Это только прибавит нам голоса в Новом Орлеане. Я помню, как, призывая выбирать Чепа Моррисона, эти дамы появлялись в Айриш-Чэннеле и прилегающих к нему районах в меховых манто и за рулем "кадиллаков".

Он снова засмеялся, бросил газету в корзинку для бумаг и взялся за телефонную трубку.

Он ежедневно часами сидел у телефона, беседуя с нашими людьми по всему штату. У него все было под рукой. Он мог сказать, кто председатель избирательной комиссии в каждом из тридцати девяти округов, кто члены комиссии и за нас ли они или против, знал, насколько крепки наши позиции в каждом полицейском участке и благоволит ли к нам шериф. Все это он держал у себя в памяти и, сидя у телефона, управлял подготовкой к выборам. Только раз мне довелось увидеть, как он запнулся.

Он поднял телефонную трубку и, пытаясь припомнить нужное ему имя, вслух спросил самого себя:

– Как зовут нашего человека в Линкольнском округе?

И тут Ада, ни на секунду не задумываясь, ответила:

– Белфорд, Сесил Белфорд.

Сильвестр поднял глаза и долго смотрел на нее.

– Правильно, Сесил Белфорд, – подтвердил он.

Он заказал разговор и в ожидании его повернулся к Аде.

– У вас несомненные организаторские способности, моя дорогая, – прикрывая рукой телефон, сказал он.

– Просто память, – возразила Ада и, посмотрев ему в глаза, улыбнулась.

Я не знал, каковы в действительности их отношения. Ада не просто выполняла его распоряжения. Она изо всех сил старалась услужить ему, проявить сообразительность. И он принимал ее на этих условиях. Я бы не сказал, что он доверял ей, потому что он вообще никому не доверял, но, несомненно, испытывал к ней уважение. Разумеется, и она стояла целиком за него. Но за Сильвестра Марина кто бы не стоял? И она его не боялась, как боялся я и, насколько мне известно, все остальные.

Правда, под всем этим – под ее усиленными попытками стать его правой рукой и под его уважением к ней – чувствовалось, что оба они делали это чересчур старательно. Вот какое у меня было ощущение. Только зачем над этим задумываться? Вряд ли женщина способна привлечь к себе внимание Сильвестра Марина.

К тому времени у нас уже была вполне приличная, способная победить на выборах организация. Беда заключалась только в том, что Ленуар тоже подобрал себе неплохую компанию. Они порядком потрудились целых два года, собирая бывших сторонников Джоунса-Дейвиса-Кеннона, и имели в округах солидную поддержку. У Джека Мура тоже была своя небольшая группа, не настолько солидная, чтобы обеспечить ему победу, но достаточная, чтобы оказать поддержку на вторичных выборах.

– Как бы нам не сесть на мель, – однажды высказался я. – Придется дьявольски много работать во время кампании.

Сильвестр улыбнулся.

– К тому времени, когда кампания начнется, мы уже практически победим.

– Каким образом? – спросила Ада.

Он снова улыбнулся.

– Силами закона и порядка.

– Что это значит? – спросил я.

Но он лишь улыбался.

Три недели спустя все разъяснилось. Мы поехали в Батон-Руж на ежегодный съезд Ассоциации стражей порядка штата Луизиана. В эту ассоциацию входят шерифы, их помощники, начальники полицейских участков и так далее. Я открыл собрание, спел им пару песен, затем мы прослушали выступления уходящего в отставку председателя ассоциации и профессора-криминалиста из Луизианского университета, а днем и вечером присутствовали на приемах в Капитолии и в других местах. На следующий день мы слушали доклады начальника Управления ФБР Нового Орлеана и нью-йоркского специалиста по баллистике.

Во второй половине дня Сильвестр пригласил большинство шерифов на специальное заседание за закрытыми дверями в одном из банкетных залов отеля. Он говорил, а они слушали, и, когда все было кончено, я понял, что шерифы постараются обеспечить победу на выборах нам.

После заседания мы вышли в вестибюль, где нас уже ожидала группа репортеров. Один из них остановил Сильвестра:

– В чем дело, сенатор? О чем вы беседовали?

Сильвестр был в отличном настроении – таким я его еще никогда не видел.

– О самоуправлении, – ответил он очень довольным тоном, чуть не мурлыча. – Можете сообщить, что мы обсуждали возможности самоуправления.

– Самоуправление, – повторил он. – Самоуправление.

Мы с Адой сидели по обе стороны от него на черных подушках черного "империала", который плыл или, скорее, летел по шоссе в Новый Орлеан.

– Самоуправление. – С его языка стекал мед, он был проповедником, вещающим с кафедры, или чьим-то добрым стареньким папочкой, стоящим у чужого пирога.

Он закурил сигарету, и по машине медленно поплыл аромат богатства и легкой жизни. Окна в машине были наглухо задраены – работал кондиционер, хоть и стоял уже конец октября, но в тени в этот день термометр показывал тридцать выше нуля. Я смотрел в окно на теснившиеся по краю болота невысокие, с густой кроной деревья, над которыми, обжигая всех и вся вне нашего "империала", пылал огненный шар. Потом я посмотрел вперед на белую ленту шоссе, уходившую вдаль, туда, где в едином сиянии сливались солнце и бетон.