Верт Уильямс - Ада Даллас

Закончилась первая половина сессии, и побежали вторые тридцать дней. Во вторник после очередной передачи последних известий я вышел из Капитолия, чтобы отправиться к себе в отель. Я сел в машину и включил стартер, но зажигание не сработало, хотя машина только вышла из ремонта и должна была бегать "как новая". "Позвоню в автоклуб из отеля", – решил я и отправился пешком. Я вышел из парка и, миновав одну тенистую улочку, только свернул на Третью улицу, как увидел, что рядом остановилась желтая машина. Я повернулся и увидел за рулем Аду.

– Привет! Подвезти тебя? – спросила она.

Я сел в машину. Я был слишком удивлен, чтобы сделать что-нибудь другое. Машина тронулась.

– Какое совпадение! – заметил я. – Моя не завелась.

– Правда?

Я смотрел на ее лицо на фоне убегающих назад деревьев и домов. А потом перевел взгляд на грудь, чуть касающуюся руля, и прикрытые юбкой бедра, плотно прижавшиеся к подушкам сиденья, и от ее физического присутствия меня словно обдало жарким дыханием. В горле пересохло, ладони стали влажными. Я закрыл глаза, силясь представить пустынный дощатый настил и яхту, отваливающую от пристани. А когда открыл, снова увидел лицо Ады, такое спокойное и прекрасное, словно того дня никогда не было и с той поры ничего не произошло. Если стереть все из памяти, мелькнула мысль, может, ничего и не было и ничего не произошло. Кроме Ады, живой и невредимой. Если стереть...

Нет, было и произошло.

Она вдруг улыбнулась застенчиво и вместе с тем вызывающе, и я ощутил не только ее физическое присутствие, но и то обаяние, которое так сильно влекло меня к ней.

– Это было не совпадение, – сказала она. – Я увидела тебя из окна.

Окруженные десятками машин, мы ехали по Флоридскому бульвару.

– Угостишь меня кока-колой? – спросила она.

– Даже виски.

– Только в закусочной, где можно не выходить из машины. Сам понимаешь, жена Цезаря и все прочее...

– Конечно, – согласился я. – Сделай одолжение.

Она быстро взглянула на меня, и губы ее дрогнули.

Мы остановились в тени возле экстравагантной закусочной. Мальчишка-официант в белой треуголке принял заказ и принес две бутылочки кока-колы.

С минуту мы молчали. Потом, оторвав взгляд от соломинки, она отчетливо проговорила:

– Почему ты ведешь себя как дурак?

– Наверное, такое уж у меня счастье.

Эти фразы прозвучали отзвуком тех, что были сказаны в Мобиле несколько лет назад.

– Давно, да? – чуть улыбнулась она, тоже, по-видимому, уловив это эхо.

– Давно, – бессмысленно подтвердил я, и мы снова замолчали.

– Почему... Почему ты так резко порвал со мной?

Она смотрела не на меня, а вперед, на стену здания.

– Кто с кем порвал?

Она снова безрадостно улыбнулась и ничего не ответила. Мы сосали свои соломинки. Наконец она сказала:

– Хорошо бы, если в ты смотрел на вещи более реально.

– Я самый что ни на есть реалист.

– Нет. Ты видишь вещи, как они есть, но принимать их как таковые не хочешь. Если они не совпадают с твоим мнением о них, ты не желаешь их принимать.

– Это ты так считаешь.

– Я знаю. Тебе нужно все или ничего, Стив.

Я разозлился и принялся обороняться:

– К твоему сведению, от тебя я ничего не жду и ничего не хочу.

– Именно об этом я и говорю. – Она помолчала, а потом осторожно добавила: – А кое-чего мог бы и ждать.

– Я же сказал: меня это не интересует.

– Ты все еще ненавидишь меня?

– Я никого не ненавижу. Незачем тратить на это энергию.

Я чувствовал себя в ловушке.

– Ладно, – устало сказала она. – Забудь про это.

Мы допили кока-колу, и она довезла меня до отеля. Я вылез из машины, но не спешил закрыть дверцу. Без всякого зазрения совести мне хотелось стереть из памяти все случившееся, жить только настоящим. Мне хотелось забыть все сказанное. Я готов был все отдать за один только поцелуй, за возможность дотронуться до нее. Но я не мог себе этого позволить.

– Спасибо, что подвезла, – сказал я.

– Пожалуйста, – четко ответила она.

Я смотрел, как, рванувшись, помчалась прочь машина, потом повернулся и прошел сквозь вращающиеся двери отеля.

Я был губернатором штата и вместе с тем пустым местом. Я был нуль и знал это, как знали и все остальные.

Ничего другого я и не ожидал. Я давно принадлежал Сильвестру, а когда принадлежишь ему, то уж целиком. Я знал это, и поскольку раньше не беспокоился, то нечего было беспокоиться и сейчас. По-видимому, просто сессия законодательного собрания и все люди, которые действительно много делали, все, кроме меня, который ничего не делал, заставили меня видеть и чувствовать это, как никогда раньше. Мне было неприятно, но что я мог предпринять?

Поэтому я и начал таскаться по укромным местечкам с женой законодателя из северной Луизианы, рыжеволосой толстушкой, сладкой, как бочка с медом. Ее муж возглавлял один из правовых комитетов, он просто тонул в делах, и она была ужасно одинока.

Меньше чем через неделю после того, как я принялся помогать ей забыть про свое одиночество, Сильвестр пригласил меня к себе в кабинет. Смешно, ей-богу, когда помощник губернатора приглашает губернатора к себе да еще дает ему взбучку.

Но я пошел.

– Что я велел тебе делать? – спросил он.

– Вы о чем?

– Я велел тебе сдерживать твои пагубные наклонности, пока сессия не закончится. Так или не так?

Я промолчал.

– Отвечай. Я тебе говорил это или нет?

– Вероятно, говорили.

– Ты прекрасно знаешь, что говорил. А теперь слушай. Ты сейчас же прекратишь эту связь и до конца сессии будешь настоящим монахом. Понятно?

– Понятно.

Я вышел из кабинета, хлопнув дверью – единственное, что я мог себе позволить и что он вынужден был проглотить. Но у себя в кабинете, в губернаторских апартаментах, когда я вытащил из тайника под письменным столом бутылку виски, мне пришло в голову, что на этот раз я вовсе не дрожал перед Сильвестром, как раньше.

Тем не менее рыжеволосую я бросил.

В один из июльских четвергов ровно в полдень сессия в полном мире и согласии завершила свою работу. В заключение я спел, законодатели пускали бумажные самолетики, а потом состоялся пикник. И там, после того как мы сытно поели и попили из бумажных стаканов, я услышал, как один из законодателей сказал другому:

– Счастливчик этот Томми! Что за жизнь! Никаких волнений.

– Да, старина, только пенки снимать, ни одной заботы.

Что за жизнь!

Господи, подумал я, что понимают эти люди?

Сразу после пикника в отеле при Капитолии еще часа два творилось черт-те что, а потом часам к девяти Батон-Руж стал похож на город, из которого только что ушла армия. Я чувствовал себя как... Как кто? Как человек, который очутился в большой комнате, где только что выключили радио. Когда выключают радио, слышен треск, потом он исчезает, и ничего не остается. И человек один в пустом мире.