Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

– Мосты-то замечаем. Хочешь, посмотрим на карте в кабинете? Я все равно пойду на кухню. Я хочу есть. Где твой халат?

Мой халат валялся на полу у кровати.

Мы не сразу дошли до кабинета, застряли, потому что некоторое время целовались в прихожей.

– Видишь, сплошные острова.

– Прекрасная островитянка Настасья.

– Даже дважды островитянка: мама ведь японка, а Япония - государство островное. Кюсю, Хонсю, Сикоку, Окинава, Хоккайдо.

Я разглядывал карту Петербурга, которую видел впервые.

– Целый архипелаг.

Она пришла в восторг, захлопала в ладоши.

– Мореплаватель, твой корабль достиг архипелага! Мы его открыли! Это открытие века.

– Т-с-с! Это наша тайна! Мы его открыли, он принадлежит нам, мы поплывем от острова к острову, исследуя их. побываем на каждом малюсеньком островке, никто не узнает, что теперь мы - жители архипелага… а как мы его назовем?

Она призадумалась, но только на минуту.

– У него уже есть название! Все его знают - его не знает никто! Архипелаг Святого Петра!

Мы пили легкое грузинское вино, кажется «Чхавери», ночные грозди черного винограда прятались в ночной листве. Голодные, как волк с волчицей, преломили мы хлеб, посыпали его тертым сыром. Зеленоватые морские воды замерли в метафизическом всплеске на картине Айвазовского; богиня любви Венера, возникшая, как известно, из пены морской, соединила нас воедино в стихии своей, превратила в островитян; в первую нашу ночь мы стали обитателями архипелага Святого Петра

– Мы на каком острове находимся?

– Тут полно безымянных островов.

– Так не годится. Маленькие пусть остаются без имен, а большие поименуем лично - и начнем с того, на коем пребываем сейчас .

Она сидела нога на ногу, розово-золотое колено в распахнувшемся шелке, маленький атолл в водной зеленце. Я сказал: мы находимся на острове Настасьи, ей не понравилось, мы поспорили, мы препирались в пятом часу утра, ловцы жемчуга, искатели приключений .

– Я хочу спать, - сказала она .

Она хотела, я хотел, мы хотели; «мы» уже существовало, существовало и «хотеть»; настало «спать».

– Остров Ночной, - пробормотала она, засыпая.

– Да, - отвечал я.

«Остров Ночной отделен от прочих островов Зимней канавкой, Мойкой, Летней канавкой и Невою. Зимняя и Летняя канавки иначе именуются каналами. Река Мья (Мойка) местами служит водопоем для крыс, бродячих собак и бездомных кошек.

На острове есть множество маленьких капищ Венеры Ночной, Venus N.».

Настасья против последнего предложения возражала, но я его оставил. И еще приписал:

«Ночами жители острова любят окатывать друг друга водой».

– Нетипично, - сказала Настасья.

«Остров Ночной - один из прекраснейших островов архипелага. Главной достопримечательностью его является ночь. Она особенно прекрасна, когда Царицын луг, он же Марсово поле, зарастает сиренью, потому что в момент цветения сирени ночь светла.

Бог войны Марс произведен на острове Ночном в чин фельдмаршала и в виде памятника постоянно собирается покинуть остров, перейдя Каменно-островский (он же Кировский) мост.

Именно на Ночном находятся три прекрасных дворца, и в одном из них является счастливцам редким главное привидение архипелага - Зимний сад. По Царицыну лугу бродят еще два привидения - две юных утопленницы, а на берегу Невы иногда белой ночью можно увидеть на тихом променаде убиенное царское семейство».

Ближайшим соседним островом был Летний - мы так его назвали - с Летним, соответственно, садом. Мы решили для начала посетить его «и поглядеть на него новыми глазами», как сказала Настасья. Я заметил, что не худо бы объехать остров на лодке.

– Вот только где взять лодку?

– На Фонтанке у Аничкова моста есть лодочная станция.

– Ты умеешь грести?

– Я вырос на озере. У нас там прямо рождаются, умея грести и умея плавать.

– Но ведь с лодки нам будет на остров не высадиться; как же мы лодку оставим? Украдут. Уплывет.

– Нужна веревка, еще лучше - цепь с замком. Колец в граните набережных полно, я их видел уйму, тут в прошлом веке, видать, только и плавали на всяких суденышках .

– На судах ходят, - назидательно заметила дочь моряка, - это самоходом плавают, рыбкой, самостийно, без плавсредств. Мне кажется, на антресолях я видела цепь. Да и замок там найдется.

Она забралась на антресоли, я держал стремянку, маленькое облако пыли, она спускается с небольшой цепью и средних габаритов замком в руке.

– Я должен взять цепь на работу?

– Конечно, не мне же ее с собой брать. Ты можешь на работу с портфелем пойти, а я хожу с дамской сумочкой.

– У меня нет портфеля.

– Найдем.

Нашлись четыре портфеля, я выбрал самый старый.

На работе я с любопытством полез в чужой, якобы свой портфель, с тщательно скрываемым любопытством, нарочито небрежно. В художественной мастерской мы успели изучить гардеробы и аксессуары друг друга, привычки и повадки, - коллектив небольшой, все на виду, одежка невеликого разнообразия; всякое новшество замечалось и обсуждалось, будь то новоприобретенная шляпка кого-нибудь из чертежниц юных, не попавших в институт после школы, нашедших тут временный приют и сменявшихся ежегодно, туфли Капы или свитерок с абстрактным рисунком самого старшего из молодых, уже отслужившего в армии. На мой портфель тоже покосились, я и полез в него по-хозяйски, обнаружил завтрак, завернутые Настасьей в кальку бутерброды, маленький термос с кофе, а в одном из мелких отделений, на дне его - старую открытку с пейзажем (рыже-зеленые скалы, торчащие из воды, слабо-голубое небо, иероглифы на обороте), несколько медных скрепок, коралловый кусочек сургуча.

Доставая завтрак, я выложил на стол цепь. На кандальный звон ее обернулась сидевшая впереди меня пожилая девушка с вечно небрежной прической, потом Капа, затем зафыркали две молоденьких (мои ровесницы почти, но чуть младше), далее воззрился начальник, проходивший мимо, даже остановился, глядел на цепь, потом на меня, покачал головою неодобрительно и убыл со вздохом; теперь все аномалии моего поведения связывал он с Настасьей (не без оснований, впрочем).

Она опять встречала меня у Введенского канала, мы поцеловались, пискнула обгонявшая нас Капа, сделавшая вид, что нас не заметила.

И поплыли мы.

Лодка была незначительно тяжелее наших озерных (вот на юге потом намаялся я поначалу с морскими шлюпками, но освоил тяжесть их, основательность и остойчивость довольно быстро); по Безымянному Ерику, он же, травести, Фонтанка, было плыть легко; проход под Итальянским мостом совершенно зачаровал меня (гулкая изнанка моста, его ребристая душа, открытая конструкция); Настасья покинула свою скамеечку (банки они называются, моряцкая дочь, знаю, помню), мы поцеловались под мостом, лодка качалась.