Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

«Основной сад острова, вкупе с находящимся в саду дворцом, давший острову имя, - Таврический сад, принадлежал некогда светлейшему князю Потемкину-Таврическому. Вторая фамилия князя как бы нарицательная, псевдоним в честь побед на Черном море, связана с Таврией, Тавридою. Возможно, в честь фамилии в оранжереях княжеского дворца выращивались персики, виноград, ананасы и дыни.

В Таврическом дворце находился один из зимних садов архипелага. В отличие от потемкинских садов, схожих с потемкинскими деревнями, сады Таврического дворца - и собственно Таврический, и зимний, и оранжерейный - глубоко натуральные, оседлые, долговечные.

Во время путешествий Потемкина, как известно, впереди ехал англичанин-садовник с группой помощников, значительно опережая основную часть княжеского кортежа. С невероятною скоростью на месте ожидающейся остановки светлейшего, привала, разбивался английский сад. В саду посажены были деревья и кусты разных габаритов, усыпанные песком дорожки обрамлялись цветами. Если князь задерживался дольше, чем на сутки, увядшие растения заменялись другими, свежими.

Кто знает, не обязан ли отчасти архипелаг святого Петра своим главным привидением этим эфемерным садам Потемкина-Таврического? Не их ли образы витали, как души мытарей, в его натуральных оседлых садах?»

– Глупости, - сказала Настасья. - Если бы после революции не погибли все зимние сады города из-за разрухи и варварства, не было бы и призрака.

Многие ее суждения казались мне невероятными, даже пугающими; постепенно под влиянием ее слов стали происходить тектонические сдвиги, перемены в моем клишированном сознании кроткого юного пионера, который, хоть и кроток, всегда готов.

– Хотя, - продолжала она задумчиво, - может, отчасти ты и прав. Мне не нравится светлейший князь Потемкин-Таврический. Таврический князь потемок, светлейший. Он вполне мог устроить тут какие-нибудь турбуленции, возмущения, пертурбации времени и пространства на века. Самодур с сатанинским обаянием. Мне мила только любовная записочка, написанная ему царицей: «Милый князинька, завяжем все наши обиды в узелок и бросим их в пролуб».

Меня приводило в восторг, что Настасья - наполовину японка; или на четверть? я не расспрашивал. Прежде я абсолютно не интересовался Японией, я только и знал: Япония на островах, было две войны с Японией, не считая интервенции на Дальнем Востоке, самураи делают харакири, гейши сидят в чайных домиках, как Чио-Чио-Сан, псе население поголовно претерпевает сезон дождей, потаенно трепеща перед цунами. Теперь случайное упоминание о Японии в разговоре - на службе ли, дома ли у родных, в компании ли, даже по радио, - заставляло меня смутиться, покраснеть, напоминало о романе с Настасьей, наполняло абсурдным счастьем, каким-то образом сближало нас с ней еще и еще. Я взял в библиотеке стихи Басе, антологию японской поэзии, «Маньёсю», учил наизусть танки и хокку.

Каким-то загадочным драгоценным приобретением представлялось мне то, что она не совсем русская, немножко марсианка, с нездешним разрезом глаз.

– А в ушной раковине, в ракушке розовой твоей, - шептал я ей, - у тебя, случаем, не шумит Тихий океан? В этом вот ушке розово-золотом? Не сквозь шум ли тамошней океанской волны слышна наша российская болтовня?

– Ну-у, - шептала она, - папенька-то очень даже тутошний, со Средне-Русской равнины, слышен звон бубенцов издалёка.

– Ты потому такие бранзулетки надеваешь, чтобы звон бубенцов? Колокольчик динь-динь-динь?

– Звон колокольчика, - назидательно говорила Настасья, - отгоняет злых духов.

– Вот оно! Пока с колокольчиками на тройках летали, держались кое-как, бесам полной воли не было.

– Ты «Бесов» Достоевского читал? - спрашивала она сурово.

– Нет, - сознавался я. - Только «Бесов» Пушкина . Мчатся бесы, вьются бесы . Ну, пошел, ямщик, нет мочи .

Настасья покуривала. В другой меня бы это раздражало, я тогда не курил; но то была она, и я терпел . Иногда я брал сигарету из ее золотистых пальцев с кольцами, и в кольцах узкая рука, гасил, выбрасывал, говорил: «Не будет из тебя путной гейши».

От нее пахло горьким розовым маслом и лавандой, она ими душилась, умащалась ими чуть-чуть; запах сводил меня с ума, но пуще того сводил меня с ума ее собственный запах экзотического маленького зверька тропических лесов, особенный, не слабый и не сильный, ни с чем не схожий, - только ей принадлежащий. Всю последующую жизнь я терпеть не мог шлейфных ароматов, которые волокли за собою по грязным тротуарам, обшарпанным лестницам, автобусным ступеням дамы и дивы; меня тошнило от их французских духов, шибающих тленом и прахом недоразложившихся слащавых вампирок и мелких ведьм.

«Кроме Таврического сада, на Таврическом острове есть сады Юсупов-ский и Монастырский (Семинарский); Итальянский сад был огромен, но не сохранился, как не сохранились множества садов при особняках, например за домом Радищева на нынешней улице Марата; имеются еще оранжереи, Сад смолянок на берегу Невы, яблоневый сад Водоканала, в пространство которого вошли остатки огромного сада князя Потемкина, простиравшегося до берега реки Ню».

- Чем ты меня приворожила, так это родинкой на плече.

– Всякий грамотный знает: родинка на плече - отметинка чертова когтя.

– Я неграмотный.

– Мог от грамотных услыхать.

Мы садились на пристани у Летнего сада на наш белый пароходик, он довозил нас до пристани возле Смольного, перед Охтинским мостом. Мы спускались к воде, где был дикий берег, дикий брег, не закованный в гранит, галька, песок, узкая полоса дикого брега, заканчивающегося невысокой крутой стенкой «высокого берега», и тихо шли в Сад смолянок.

То был не единственный дикий берег города. Однажды , дойдя по Фонтанке до Невы, пошли мы не налево, в квартиру Настасьи, а направо, к Литейному мосту, заговорились, миновали мост, рассеянно шли и шли, болтая, как всегда, невесть о чем, - и добрели до провинциальной части побережья со штабелями досок, баржами, песком, почти безлюдной, где пахло опилками, смолою, дёгтем, краскою, рос татарник , лопухи, пырей: мы целовались там, словно мастеровой с китайской прачкой. Место это подействовало на нас самым странным образом, мы бы легли на песок в лабиринтах дощатых , если бы заморосивший дождь нас не прогнал .

«Доминирующей отметкой высот Таврического острова является призрак непостроенной колокольни Смольного собора, автор Бартеломео Растрелли, Варфоломей Варфоломеевич, см. фотографии макета, а также реестр Веригина».

Когда она отворачивалась, превращаясь в силуэт контражуром на фоне оконного стекла, спиной к комнате, в которой мы были вместе, к кровати, где становилась она моею, что видела она в окне? Только ли ночные флотилии? Только ли Петропавловскую крепость? Иногда мне казалось: расступается тьма, просторы расступаются под взором раскосым ее глаз, огибающем земной шар; видит она и залив, и море, и Атлантический океан, а может, минуя Северную Америку, и Великий океан, и владения микадо. Я подходил к ней, останавливался, не решаясь взять ее в эту минуту за плечи. Пауза длилась бесконечно.