Чак Паланик - Уцелевший

Эй, кричу я в ответ. Я тоже.

Скрываюсь в туалете, я имею в виду.

Это ужасная черная шутка, когда единственный человек, который знал все твои секреты, наконец-то мертв. Твои родители. Твой врач. Твой терапевт. Твоя социальная работница. За окном ванной светит солнце, пытаясь показать нам, что все мы глупы. Все, что тебе надо делать, это смотреть по сторонам.

В церковном семейном округе нас учили не желать ничего. Сохранять умеренность и спокойствие. Вести скромный образ жизни и быть скромным в поведении. Говорить простым и тихим голосом.

И посмотрите, чем обернулась их философия.

Они мертвы. Я жив. Соц.работница мертва. Все мертвы.

Я спокойно воспринимаю то, что происходит.

У меня здесь в ванной есть лезвия для бритвы. Есть йод, который можно выпить. Есть таблетки снотворного, которые можно проглотить. У тебя есть выбор. Жить или умереть.

Каждый вдох — это выбор.

Каждая минута — это выбор.

Быть или не быть.

Каждый раз, когда ты не падаешь с лестницы, это твой выбор. Каждый раз, когда ты не разбиваешь свою машину, ты подтверждаешь свое желание жить дальше.

Если я позволю агенту сделать меня знаменитым, это ведь не изменит ничего важного.

Как ты назовешь Правоверца, который получает свое собственное ток-шоу?

Мертвец.

Как ты назовешь Правоверца, который ездит в лимузине и ест бифштекс?

Мертвец.

В каком бы направлении я ни пошел, мне действительно нечего терять.

В соответствии с ежедневником, я должен жечь цинк в камине, чтобы прочистить дымоход от сажи.

За окном ванной солнце глядит за тем, как полицейские вместе с соц.работницей, упакованной в резиновый мешок и привязанной к каталке, едут по подъездной дорожке в больницу с выключенными мигалками.

После того, как я обнаружил ее, я еще долго стоял над ее телом, пил клубничный дайкири и просто смотрел на нее, синюю, лежащую вниз лицом. Не надо быть Фертилити Холлис, чтобы предсказать это задолго до того, как оно случилось. Ее черные волосы вылезали из-под красной банданы, повязанной на голове. Слюни капали с уголка ее мертвого рта на кирпичи. Все ее тело казалось покрытым мертвой кожей.

С самого начала можно было предсказать, чем все закончится. Когда-нибудь это случится с каждым из нас.

Я не собирался больше работать и вел себя соответственно. Настало время создавать проблемы.

Поэтому я смешал еще один блендер дайкири, позвонил в полицию и сказал, чтобы они не спешили, никто отсюда никуда не денется.

Затем я позвонил агенту. Правда в том, что всегда был кто-то, кто говорил, что мне надо делать. Церковь. Люди, на которых я работал. Соц.работница. И я не могу смириться с одиночеством. Для меня невыносима мысль о свободе.

Агент сказал мне держаться и дать показания полиции. В ту секунду, когда я смогу уехать, он пришлет машину. Лимузин.

Мои черно-белые объявления по всему городу все еще говорят людям.

Дай Себе, Своей Жизни, Еще Один Шанс. Позвони, И Мы Поможем. Далее — мой номер телефона.

Что ж, все эти отчаявшиеся люди должны теперь полагаться на себя.

Лимузин отвезет меня в аэропорт, сказал агент. Я отправлюсь самолетом в Нью-Йорк. Команда людей, которых я никогда не встречал, люди из Нью-Йорка, которые ничего обо мне не знали, уже писали мою автобиографию. Агент сказал, что первые шесть глав он перешлет мне по факсу в лимузин, чтобы я запечатлел свое детство в памяти, прежде чем давать интервью.

Я сказал агенту, что уже знаю свое детство.

Он мне ответил по телефону: «Эта версия лучше».

Версия?

«У нас есть еще более убойный вариант для фильма». Агент спрашивает: «Ну и кем бы ты хотел быть?»

Я хочу быть собой.

«Я имею в виду в фильме».

Я прошу его подождать. Известность превращалась в ограничение свободы и еще большую предопределенность жизни: задание, следующее задание, следующее задание. Ощущение не очень приятное, но оно мне знакомо.

Затем полицейские подъехали ко входной двери, зашли в кабинет, где лежала мертвая соц.работница, сделали снимки под разными углами и попросили оторваться от напитка, чтобы они могли задать вопросы о прошедшей ночи.

А после этого я заперся в ванной, испытывая, как сказали бы учебники по психологии, непродолжительный экзистенциальный кризис.

Человек, на которого я работаю, звонит из ресторанного туалета по поводу сердечек в пальмовом салате, и кажется, что мой день завершен.

Жить или умереть?

Я выхожу из ванной, прохожу мимо полиции и иду прямо к телефону. Я говорю человеку, на которого работаю, чтобы он взял вилку для салатов. Подцепил сердечко. Зубцы вниз. Поднял сердечко ко рту и высосал сок. Затем положил его в нагрудный карман своего двубортного Брукс-Бразерского пиджака в тонкую полоску.

Он сказал: «Понял». И моя работа в этом доме закончена.

Одной рукой я держу телефон, а другой показываю полицейским, чтобы они налили побольше рома в следующую порцию дайкири.

Агент говорит, чтобы я не заботился о багаже. В Нью-Йорке есть стилист, который уже готовит гардероб годных для продажи, хлопчатобумажных, стилизованных под мешковину религиозных спортивных костюмов, которые они хотят, чтобы я рекламировал.

Багаж напоминает мне о гостиницах напоминает мне о люстрах напоминает мне о происшествиях напоминает мне о Фертилити Холлис. Она — единственная, кого я теряю. Только Фертилити знает обо мне всё, даже если она знает немногое. Может, она знает мое будущее, но она не знает моего прошлого. Теперь никто не знает моего прошлого.

Кроме, может быть, Адама.

Вдвоем они знают о моей жизни больше, чем я сам.

Согласно моему плану маршрута, говорит агент, машина прибудет через пять минут.

Время продолжать жить.

Время подтверждать свое желание жить дальше.

В лимузине должны быть черные очки. Должно быть очевидно, что я путешествую инкогнито. Мне нужны сидения из черной кожи и затемненные окна, говорю я агенту. Мне нужны толпы в аэропорту, скандирующие мое имя. Мне нужно больше алкогольных коктейлей. Мне нужен личный фитнесс-тренер. Я хочу сбросить пять килограммов. Я хочу, чтобы мои волосы были гуще. Я хочу, чтобы мой нос выглядел меньше. Идеальные зубы. Подбородок с ямочкой. Высокие скулы. Мне нужен маникюр, и мне нужен загар.

Я пытаюсь вспомнить все, что Фертилити не нравилось в моей внешности.

Где-то над Небраской я вспоминаю, что забыл свою рыбку.

И она должна быть голодна.

Такова правоверческая традиция, что даже у трудовых миссионеров должен быть кто-то: кошка, собака, рыбка, чтобы было о ком заботиться. В большинстве случаев это была рыбка. Просто кто-то, кому нужно, чтобы ты проводил ночи дома. Кто-то, кто спасает тебя от одиночества.

Рыбка — это что-то, что заставляет жить на одном месте. Согласно доктрине церковной колонии, именно поэтому мужчина берет в жены женщину, а женщина рожает детей. Это что-то, вокруг чего должна вращаться твоя жизнь.