Андрей Скабичевский - Плещущийся

От осознания несовершенства этого мира у Щавеля даже слегка просветлело в голове. Он включил ледяную воду, которая так приятно охлаждала его горячечную голову, и поливал себя душем, пока окончательно не замерз. Вылез из ванны, вытерся большим махровым полотенцем, посмотрел на себя в зеркало. В зеркале отражался тот же бледный человек с фингалом, но Серега видел совсем другое. На него смотрел кто-то другой. Кто-то новый. Не Щавель и тем более не Щавлик. Это был совсем другой Сергей Николаевич Гоменюк. В глазах этого нового человека не было больше добра, любви и теплоты. Там была решительность и презрение ко всему миру. Такому человеку никто не станет указывать, что делать. Такой человек сам хозяин своей жизни. Захочет – и перестанет бухать! Захочет – и поступит в механико-металлургический техникум на отделение доменного производства или на термическую обработку металлов. Такой человек не будет просить принять его на работу, он будет это требовать. Прошло время, когда его выбирали, теперь он сам выбирает! Сергея Николаевича распирало от ощущения собственного могущества. Этот новый человек требовал решительных действий прямо сейчас. Но каких? Поехать в техникум, узнать, когда там вступительные экзамены? Да вроде это как-то тупо, это можно и по телефону сделать. Тогда что? Найти новую работу? Во-о-от, это уже гораздо теплее. Но прежде чем ехать искать новую, нужно покончить со старой. Нужно заехать в бухгалтерию бывшего цеха, получить там расчет, забрать трудовую книжку и корочку бетонщика. А что если… Сергей Николаевич Гоменюк аж поперхнулся от собственной решительности. А что если зайти в кабинет к Корзону и сказать ему твердо, мол, берите меня обратно! Ведь было по нему вчера видно, что он был на стороне Сереги, и лишь нелепое вмешательство Мищука испортило всю малину. А если он опять начнет свои нелепые постановки, Сергей Николаевич его решительно прервет и скажет, что не нужно кривляний, он слово дает, что больше не будет пить, а будет работать на совесть. А слово нового Гоменюка – оно кремень! Он горы свернет, а слово сдержит. А если начальник цеха ему не поверит, он заберет свои документы и сегодня же пойдет устраиваться, по совету Костяна, промальпинистом. Но Корзон скорее всего поверит и оставит его в цехе. Ну, может, все-таки переквалифицирует в газосварщики. Да и хрен с ним, работать станет на совесть. Станет бригадиром, поступит в техникум, отучится и станет мастером, а со временем, может, и старшим мастером участка. И на него влюбленными взглядами будут смотреть все малярши-практикантки. А еще он запишется в секцию бокса, научится боксировать и обязательно начистит рыло Мищуку.

Сергей Николаевич почистил зубы и густо замазал маминой пудрой синяк. В тусклом освещении 40-ваттной лампочки, одиноко освещавшей ванную комнату, подбитого глаза вроде бы и не было заметно. Если, конечно, сильно не присматриваться. Вчерашние штаны и рубашка, лежащие грудой на полу, для вояжа в контору цеха не годились – были мятыми и грязными. Но для решительного и уверенного в себе Сергея Николаевича Гоменюка вопрос наряда уже не играл первостепенной роли. Он надел любимые черные спортивные штаны, сначала нацепил на них чехол мобильного телефона, но потом вспомнил, что мобильник разряжен, и отстегнул футляр. Натянул еще приемлемо выглядевшую серую футболку и оценил себя в зеркале. «Пойдет», – посчитал решительный и уверенный в себе человек. Однако резиновые тапочки не стал надевать, посчитав перебором. Вместо этого протер мокрой тряпкой и натянул вчерашние туфли.

Решительным шагом Сергей Николаевич Гоменюк вышел из подъезда. Природа словно решила испытать на прочность нового человека. Солнце нещадно слепило, стояла жара, а восточный ветер удушливо вонял доменным газом и сыпал в глаза мелкую колючую пыль. «Оле-гу-нар-соль-скья-ер» – тут же завертелось в голове, и тут же чуть притихшая головная боль вернулась с новой силой. Саморез над правой бровью уже не вкручивали и не забивали. Его выдернули с корнем, а на его место воткнули пику отбойного молотка и со всей дури занялись демонтажом Серегиного мозга. Гоменюк закрыл глаза и остановился, его снова замутило. Но новый голос, несмотря на боль, гнал его вперед. Серега по шажочку, прикрыв глаза, шел к трамвайной остановке. Один раз замутило так, что он уже было хотел вернуться домой, но упрямство, доселе им неосознаваемое, запрещало ему совершить трусливый поступок. Подходя к трамвайной остановке, он рефлекторно посмотрел в сторону кафе «Поляна». Под пустым шатром сидел один-единственный человек. Ветер ворошил немытые космы на его склоненной влево голове. Гендальф Синий! И тут же где-то внутри новообретенного Сергея Николаевича тонким отголоском пронесся шепоток Щавеля, напоминая, что Гендальф обещал при случае угостить его водочкой. Но эта мысль была недостойна уверенного в себе человека, решительно настроившегося не бухать. Не глядя в сторону кафе, он присел на ограждение клумбы, выкрашенное в зеленый цвет, и стал ждать трамвая. Головная боль не утихала. Наоборот, чем дольше сидел Серега на палящем солнце, тем сильнее она усиливалась. Гоменюк уже чувствовал себя жидким терминатором Т-1000, которого расплавляют в печи и лишь непоколебимое программное обеспечение не позволяет ему отступить от поставленной задачи. Трамвая все не было. Серега сел на траву, колени прижал к груди, руками обхватил голову и в позе эмбриона постарался отвлечься от головной боли, рисуя себе заманчивые картины предполагаемого будущего. Вот он в белой каске, держа планшет с подколотыми актами выполненных работ, руководит действиями бригады на монтаже подкрановых балок на рудном дворе аглофабрики. Вот его фотография в газете «Вестник металлурга» с напечатанной хвалебной статьей. Вот он в загсе в черном костюме, держит за руку молодую и ослепительно красивую девушку в фате, а вокруг все хлопают, все улыбаются, и только лишь мать его утирает синим платочком слезы. Вот он с женой и детьми на собственном «Дэу Ланосе» едет летом на дачу. Вот он все с той же красавицей женой и здоровыми и умными детьми загорает на пляже в Турции.

Волшебные картины неотвратимого будущего своим великолепием все же не смогли убрать тарахтящий отбойный молоток из головы размечтавшегося Гоменюка, но сумели немного приглушить действие пневмоагрегата, как будто сам череп обложили пенопластом и обмотали целлофаном с пупырышками. Из-за этого приглушенного состояния Сергей Николаевич почти пропустил приезд трамвая. Из мира боли и фантазий его выдернул звук раздвигающейся трамвайной двери. Он открыл глаза. Перед ним красный, как сковорода в аду, на которой должно жариться все окружающее лицемерное общество, стоял ТРИНАДЦАТЫЙ трамвай и заманивал своей открытой средней пастью в отвратительно унылое путешествие, навстречу новой боли и страданиям.