Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

— И ни в одном из этих направлений не приблизился к уровню отцов-основателей. Ты посмотри — Брак и Пикассо. Кто работал добросовестней, чище? Брак! Матисс и Пикассо? Матисс! Ну, Пикассо-сюрреалист — вообще жалкий случай. Пикассо-скульптор — тоже! Пикассо комплексный художник, его работы надо рассматривать в целом, в целом! И картины, и скульптуры, и графику, и куклы, и изделия все свезти в один музей, специально для них устроенный, чтобы рассматривать в целом. Только тогда он потрясает. И вовсе не знанием пластики и цветового равновесия, а ме-то-дом. Метод открыт, заклинание найдено, и нет преград никаких. Сегодня кубист, завтра абстракционист…

— Но это же надо уметь.

— Не более того, что умеет хороший художник. Ты думаешь, Матисс хуже Пикассо рисовал? Лучше! Посмотри его академические работы, графику. Но он как червяк полз в одном направлении и был, в сущности, блестящим старым мастером.

— А Пикассо, значит, мастером не был?!

— Не был.

— Глупости. Был он мастером, и ещё каким!

— Пикассо сделал гораздо больше, чем рядовой мастер. Он изменил принципиально сложившийся в девятнадцатом веке эстетизм, научил художников свободе, подлинной свободе. Подобного действительно никто не сделал… это, дорогой мой, и есть подлинное, не на что не по… фу, чёрт, что это?

Новицкий пугливо отстранился от ложечки, провёл рукой по губам и, открыв рот, вытянул из него длинный волос с приставшими крошками нормы.

Аккуратов допил чай, смахнул капли с бороды, усмехнулся:

— Сюрприз.

— Ниточка Ариадны. Длинный, чёрт…

Двумя пальцами Новицкий снял с волоса крошки, отправил в рот. Потом скатал волос в чёрный комочек и кинул прочь.

Комочек неслышно упал на пол.

— А может, тогда ко мне на хазу? — Васька достал горсть мелочи, стал искать двушку.

— А что, у меня хуёвей, что ль? — улыбнулся Милок. — Такая же двухкомнатная.

— Ну, у тебя сосед…

— Да какие соседи, ты что? Это ты с Гришкой путаешь. У меня отдельная давно.

— Аааа… Что-то я… действительно… во, две двушки… звони… или, может, мне?

— Давай я. Я ж её лучше знаю.

— Вон автомат освободился.

Подошли к крайнему автомату, из которого выбежал худощавый парень.

— Чо, не работает, пацан? — окликнул его Милок.

— Работает.

Зашли в будку, Васька притворил дверь.

Милок достал записную книжку, раскрыл:

— Так… Лэ… Лена.

Васька вставил монету, передал Милку трубку.

Милок набрал номер, откашлялся.

Монета провалилась. Милок прикрыл трубку ладонью:

— Але! Это кто? Лена? Леночка, привет! Это Толя говорит. Как дела-то? Да? Обидно… А чего ж ты в четверг не сказала? Не знала… ну, ничего. Завтра так завтра. Да. Ага. Серьёзно? Ясно. Слушай, а как её зовут? Рая? Хорошее имя. Ну, ладно. Значит, завтра в семь? В семь. Да… конечно, о чём ты говоришь… Ладно… От Василия привет. Ага. Ну, будь…

Он повесил трубку.

Васька мял в губах незажжённую папиросу:

— Динамо?

— Ага. Подружка не может сегодня.

— Ёпт… так и думал. А послезавтра мне к семи на работу.

— Ну, что ж поделаешь. Они тоже не привязанные…

Вышли из будки, закурили.

Милок сплюнул:

— Ничего. Слаще ебать будет. Никуда не денутся.

— Да это понятно. Просто сегодня я б на завтра не суетился. А завтра хуже…

Сошли с платформы, двинулись вдоль полотна.

Васька достал из авоськи две нормы:

— Бери, сжуём по дороге.

Распечатали, стали жевать, перемежая с курением.

Милок усмехнулся:

— А Райку эту я знаю, наверно.

— Знаешь?

— Ну, видать не видел, но знаю. Ленка давно рассказывала, я щас вспомнил. Она с ней одно время в столовой вместе работала. Райка в ГУМе в сортире фарцевала помадой да колготками. Вот. И мусор замёл её однажды. Такси подогнал и в отделение повёз. А ночь уже. Они на заднее сиденье сели. Едут, а Райка хуяк руку ему на колено. Едут, ничего. Она дальше. Он сидит как ни в чём не бывало. Она ему ширинку расстегнула, головой на колени легла и давай хуй насасывать.

— Ёпт!

— Отделение где-то рядом было, а он шофёру говорит — по Садовому. Ну и пока они кругаля давали, она уж молофьи наглоталась вдоволь. Раза два кончил.

— Вафлистка, бля…

— Ага. A потом он адрес её узнал и на своей на казённой с приятелем подваливал. Ебли её по-разному и катались так же вот. Вообще культурно отдыхали.

— Сообразительные, бля. Только так и врезаться можно.

— Да нет. Один ведёт, а другой сзади с ней. А ей хоть бы хуй. Стакан ебанула, и море по колено.

— Отчаянная баба. Люблю таких. С ними хоть сопли на кулак мотать не надо… А как внешне, ничего?

— Ленка говорит — ничего…

Милок дожевал норму, выбросил пакетик.

Васька остатки своей швырнул в канаву:

— Один песок, бля. На зубах так и скрипит…

— А у меня ничего вроде…

— Так ты из интерната получаешь, ещё бы…

Спускаясь по лестнице, Соня взяла Василия под руку:

— Вообще, говорят, это у них лучший спектакль.

— Что, лучше «Гамлета»?

— Лучше, конечно! Сашка говорит — они там все почти заняты и выкладываются будь здоров!

Василий придержал дверь подъезда, Аня прошла.

Он вышел следом.

Аня огляделась, сунула руки в карманы пальто:

— Уже темно…

— А долго спектакль идёт?

— Не знаю. Кажется, три отделения.

— Долго.

— Там, Сашка говорил, время мгновенно летит.

— Высоцкий играет?

— Нет, кажется. Там Смехов, Славина, ну и все остальные.

— Демидовой нет?

— Не знаю.

Перешли через улицу.

Аня махнула рукой в сторону парка:

— Давай тут пройдём? Короче ведь.

— А куда спешить? У нас час в запасе.

— Там лучше.

— Пошли.

Обогнули угловой дом, вышли к парку.

Возле светящегося пивного киоска толпились несколько человек.

Аня подняла липовую ветку с четырьмя жёлтыми листьями, помахивая ею, пошла чуть впереди Василия:

— Вообще у них с «Мастером» сложности были. Им денег не выделили, и они весь реквизит из разных спектаклей взяли. Из «Часа пик» — маятник, из «Гамлета» — занавес, из «Зорь» — машину.

Василий улыбнулся, вытащил из кармана норму и стал распечатывать:

— Так это окрошка получается.

— Вась! Ну ты же не видел ещё, а критикуешь.

— Я ещё не критикую… А кто Маргариту играет?

— Шацкая. Она там голая на балу сидит.

Василий вынул часть нормы из пакетика, откусил, усмехнувшись.

— Да… ради этого стоит пойти.

— Дурачок ты. — Аня бросила ветку. — Люди новое делают, а ты издеваешься.

— Этому новому, Анечка, уже почти полвека. «Таганка» для нас новой кажется потому, что мы больше ничего не видим. Только наше полное невежество позволяет нам называть их авангардом.

— Чьё это наше?

— Наше. «Таганка» мимикрирует под авангард, в сущности оставаясь вполне обычным культурно-просветительным заведением. Все их формальные приёмы затасканы и не новы. То, что разрабатывал Мейерхольд полвека назад, они берут на вооружение. А сегодняшний авангард, милая моя, авангард в полном смысле слова, это прежде всего вопрос содержания. И это новое содержание сразу диктует новую форму. Тут обратная связь. А у них содержание советское.