Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Он положил трубку, взял папку, вышел из кабинета, на лифте поднялся на шестой этаж, вошёл в приёмную. Там сидели две секретарши.

— Носков, — сказал лысоватый.

Секретарша сняла трубку:

– Виктор Иваныч, Носков. Проходите, — кивнула она Носкову.

Он вошёл в кабинет. За столом сидел седой человек в сером костюме с моложавым лицом. Носков подошёл, протянул папку.

— Всё здесь? — спросил седой, принимая.

— Всё, Виктор Иваныч.

— Есть.

Носков вышел. Седой набрал номер на панели селектора.

— Слушаю, — ответил женский голос.

— Котельников. Петр Сергеич на месте?

— Минуту.

— Елагин слушает, — ответил мужской голос.

– Здравствуйте, Пётр Сергеич. Котельников говорит.

— Приветствую, Виктор.

— Рукопись у нас.

— Отлично.

— Я отдам на ксерокс, и через полчаса можете присылать курьера.

— Виктор, ему нужен оригинал.

– Это невозможно. Рукопись изъята на обыске, занесена в протокол. Выносить из здания нельзя.

— Ну… а как тогда?

— Пусть приезжает к нам.

— Ты думаешь?

— А какая разница?

— Ну… можно попробовать. Тогда вот что: я пошлю за ним своего шофёра, он его вам доставит.

— Когда?

— Да прямо сейчас. Тут ехать-то пять минут.

— Хорошо. Мы на вахте встретим.

Он дал отбой и набрал другой номер.

— Мыльников, — ответил мужской голос.

— Ну всё.

— Приедет?

— Да. Встречать его через десять минут.

— Понял.

Котельников дал отбой.

Минут через двадцать в его кабинет вошёл мальчик лет тринадцати в синей школьной форме.

– Так быстро! — засмеялся Котельников, вставая.

Мальчик остановился посередине кабинета и посмотрел на Котельникова.

– Виктор Иваныч, — протянул ему руку Котельников.

Мальчик молча смотрел ему в глаза.

– Значит… — кашлянул Котельников, отводя глаза и убирая руки за спину. — Вот. Садись за мой стол. Читай. А я… пойду пообедаю.

Он вышел.

Мальчик сел за стол, развязал тесёмки папки, открыл:

Свеклушин выбрался из переполненного автобуса, поправил шарф и быстро зашагал по тротуару.

Мокрый асфальт был облеплен опавшими листьями, ветер дул в спину, шевелил оголившиеся ветки тополей. Свеклушин поднял воротник куртки, перешёл в аллею. Она быстро кончилась, упёрлась в дом. Свеклушин пересек улицу, направляясь к газетному киоску, но вдруг его шлёпнули по плечу:

— Здорово, чувак!

Он обернулся. Перед ним стоял Трофименко.

— Ёоооо-моё… — брови Свеклушина поползли вверх, — Серёга?!

— Он самый! — Сияющий Трофименко протянул руку.

— Слушай, слушай, да как же ты… откуда?! — Свеклушин тряс его кисть.

— Оттуда! Оттуда, Сашок!

— Но, постой, чего же ты… ёпт… чего ж не позвонил? Не заезжал?

— А я только приехал. С вокзала. Вещи в камере хранения.

— Постой… ты в командировку или так?

— Вообще-то просто так, но в сущности — по делу. Меняться хочу.

— Ёпт! Ну, деятель! Потолстел ты… разъелся, что ли?

— У нас разъешься…

— Но ты постой, а как же, а Нина?

— Что — Нина? Нина — все путём. Живём, работаем. Детей растим. Сашке два, Тимке уже восьмой.

— Тимке? Восемь? Ё-моёё! Восемь! Я ж его недавно на руках таскал!

— Теперь не потаскаешь. Пухлый стал. Жиртресина.

— Ну… слушай, Серёга, ну ты погоди, расскажи, как там у вас, как Пал Егорыч, как Сенька?

— Да всё в порядке. Пал Егорыч всё там же. Тянет.

— Главным инженером?

— Ага. Семён запил что-то. Взыскание у него. С женой чуть не разошёлся.

— Ёпт! Чего эт он?

— Сам не знаю. Вроде и не пил никогда особо. Так, как все…

— Дааа… надо же. Талантливый парень такой. Слушай, ну, давай сядем, что ли, чего стоим как мудаки… иди сюда…

Они перешли улицу и сели на лавочку у входа в аллею.

Свеклушин смотрел на Трофименко, качал головой:

— Дааа… надо же. Встретились. Но ты вообще-то гусь тот ещё. Не звонишь, не пишешь…

— Саш, это не от меня зависит. Я ж по полгода в командировках. Мотаюсь как чёрт.

— Все равно. Пару строчек написал бы. «Жив, здоров, привет родителям».

— Да я писал.

— Когда писал-то?

— Да писал… что ты прямо… писал.

— Ну и жопа ты всё-таки! — Свеклушин рассмеялся, хлопнул Трофименко по плечу. — «Писал»!

Трофименко вытащил папиросы:

— Будешь?

— Не. Не хочу.

— Ну, а у тебя как?

Свеклушин вздохнул:

— Всё по-старому. Верка авиационный кончает.

— Заочный?

— Ага. Серёжа в седьмой пошёл.

— Как учится?

— Так себе. Чего-то никак за ум не возьмётся. Побренчать, маг послушать.

— Ясно. Ну а на работе как? Как с Сидоровым?

— Хреново.

— Давит?

— Ага. Я уходить хочу от них. Надоело.

— А куда?

— В техникум. Преподавателем.

— Технологию?

— Ага.

— Ну что ж, тоже интересно. — Трофименко курил, перехватив папироску возле самой головки.

— А главное — рядом. В Черёмушках.

— Ну так сам Бог велит. Уходи, конечно.

Свеклушин положил портфель на колени, улыбаясь, вздохнул:

— Да, Серёга, Серёга. Морщины вон у тебя. Надо же…

— Ну и чего странного? Нормально.

— Чего ж нормального? Мастер спорта по самбо, тридцать пять лет.

— Да у тебя тоже, кстати, морщин хватает. Так что не расстраивайся шибко на мой счёт. Береги нервные клетки.

Засмеялись.

Свеклушин шлёпнул Трофименко по коленке:

— Вот что, деятель. Давай мотай на вокзал, забирай свой угол и дуй к нам. Живо. А я щас Верке звякну, чтоб сварганила что-нибудь. Она, поди, дома уже. Давай быстро.

Он встал, но вдруг вспомнил:

— Только вот погоди-ка. Норму сжую щас, чтоб домой не тащить. Хорошо, что вспомнил.

Он сел, раскрыл портфель.

Трофименко курил, стряхивая пепел на асфальт.

— Где она??.. Ага, вот.

Свеклушин вытащил упакованную в целлофан норму.

— Ух ты. — Трофименко потянулся к аккуратному пакетику. — Смотри, какие у вас… А у нас просто в бумажных упаковках таких. И бумага грубая. И надпись такая, оттиснутая плохо, криво. Синяя такая. А у вас, смотри-ка, во как аккуратненько. Шрифт такой красивый…

— Столица, чего ж ты хочешь. — Свеклушин разорвал пакет, вытряхнул норму на ладонь, отщипнул кусок и сунул в рот.

Трофименко потрогал норму:

— И свежая… во мягкая какая. А у нас засохшая. Крошится вся… организаторы, бля. Не могут организовать…

— А вы написали бы куда надо. — Свеклушин жевал, периодически отщипывая.

— Написали, бля! — Трофименко швырнул папиросу, придавил ногой. — Не смеши, Саша.

— Не помогает?

— Да конечно. Всем до лампочки. А потом, говорят, почему периферия тянет слабо? Смешно. Сказка про белого бычка. Везут, везут опять пакеты эти. А там шуршит засохшая, лежалая. Норму уж могли бы наладить. Странно это всё…