Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

За окном в синей утренней дымке таял любимый город.

— Уууу! Да уже утро, — следователь потянулся, покачал красивой головой, — однако засиделись мы с вами. Утро… Посмотрите, как оно красит алым светом стены древнего Кремля.

Девушка обернулась к нему. Лицо её было бледным. Вокруг больших карих глаз лежали глубокие тени.

— Идите сюда, — не оборачиваясь, проговорил следователь.

Она с трудом встала и подошла к нему.

Он шагнул к ней, схватил за плечи и быстро поцеловал в губы. Девушка заплакала, уткнувшись лицом в его новый, хорошо проглаженный китель. Он потрепал её по голове:

— Ну не надо, не надо… Лучше скажи, что он сделал, когда самолёт вошёл в штопор?

— Он… он открыл кабину и… и полетел. Как птица.

— Он махал руками во время полёта?

— Да… махал, смеялся и пел «Широка страна моя родная».

— А потом?

— Потом его сбили зенитчики. — Девушка затряслась в рыданиях.

Следователь понимающе кивнул головой и спросил:

— Ты сама видела?

— Да, он загорелся… знаете, чёрный такой дым пошёл из ног.

— Чёрный дым… наверно, увлекался жирным?

— Да, он последнее время сало любил… вот, загорелся и сразу стал падать. Быстро падать.

— А самолёт?

— Самолёт приземлился на Тушинском аэродроме.

— Сам?

— Сам, конечно… на то он и самолёт…

— Понятно.

Следователь отстранил её, подошёл к столу и, облегчённо вздохнув, распахнул красную папку:

— Ну вот, теперь всё встало на свои места. Правда, я не сказал тебе главного. Твой муж при падении проломил крышу на даче товарища Косиора. Только по случайности не было жертв.

Девушка поднесла ко рту дрожащие руки.

Следователь размял папиросу, чиркнул спичкой:

— Хоть ты мне и нравишься, я думаю, придётся расстрелять тебя. Во-первых, потому что муж и жена — одна троцкистско-бухаринская банда, а во-вторых — чтобы любимый город мог спать спокойно.

Часть восьмая

Летучка

Как только редакционные часы пробили одиннадцать и размноженный динамиками звон поплыл по коридору, низкорослый художник и толстый бритоголовый ретушёр понесли к доске объявлений пятиметровую бумажную простыню.

Из отдела писем вышел седоволосый старичок со стремянкой, привычным движением раскрыл её и приставил к доске. Художник, зажав угол листа зубами, вскарабкался по скрипучим ступенькам, вытащил из кармана гвозди с молотком и ловко приколотил угол к издырявленной фанере.

Старичок тем временем помогал ретушёру держать гулко хрустящий, пахнущий гуашью лист.

Художник слез, переставил стремянку и прибил правый угол.

Ретушёр вынул коробку с кнопками и принялся крепить лист снизу.

— Возьми. — Художник протянул старичку молоток. Тот поспешно принял его и, глядя на спускающегося художника, улыбнулся, заморгал слезящимися глазами.

— Ну вот и порядок. — Ретушёр ввинтил последнюю кнопку и помог художнику сложить стремянку.

— Ну вот и порядок, — тихо проговорил старичок и, улыбаясь, провёл дрожащей рукой по бумаге.

Пятиметровый квадрат распирали широкие красные буквы:

СЕГОДНЯ В 11.15

СОСТОИТСЯ

ЛЕТУЧКА № 1430

на повестке дня:

обсуждение 5 и 6 номеров

Художник забрал у старичка молоток и хлопнул его по подбитому ватой плечу:

— Свободен, Михеич. Спасибо.

Старичок радостно кивнул и прошаркал в отдел писем.

Дверь кабинета ответственного секретаря отворилась, он — маленький, худощавый — торопливо подошёл к доске объявлений, откинув полы короткого пиджака, упёрся руками в поясницу, качнулся на мысках:

— Тааак.

Постоял немного, покусывая бескровные губы, потом порывисто повернулся и, ненадолго скрывшись в кабинете, возвратился — с чёрной ракетницей в руке. Заложив в неё розовый патрон с чёрным номером 1430 на лоснящемся боку, ответственный секретарь взвёл курок, сунул дуло в зев стоящей возле доски чугунной урны и выстрелил.

Сухой, раскатистый, словно щёлк бича, звук зазвенел по коридору, ракета ударила в дно урны и забилась, закувыркалась в ней, рассыпаясь красными искрами и шипя.

Двери отделов стали отворяться, выпускать торопливых людей.

Секретарь спрятал ракетницу в карман и, подойдя к распахнутой приёмной главного редактора, семафором вытянул левую руку: подходящие улыбались, повинуясь её направлению, входили в приёмную и молча кивали согнувшейся в низком поклоне секретарше.

Когда шум постепенно стих и все сидящие за длинным столом молчаливо повернулись к главному редактору, он снял очки, устало потёр переносицу пухлыми белыми пальцами:

— Ну что, все?

— Все, Сергей Иванович.

— Все…

— Все, наверно…

— Все, все.

Он одобрительно кивнул, сцепил руки замком и тихо проговорил, уставившись в окно:

— Ну так начнём помаленьку, если все…

Сидящий справа от него зам. главного редактора распрямился, поднял большую седую голову, заскрипел стулом:

— Товарищи, сегодня обсуждаем пятый и шестой номер. По пятому дежурный критик… — он провёл глазами по лицам смотрящих на него сотрудников, — Бурцов Борис Викторыч, а по шестому, по шестому…

— Суровцева Ирина Львовна, — не поворачиваясь, подсказал Сергей Иванович и добавил: — Пора, пора отделу писем активизироваться.

Суровцева улыбнулась и погрозила ему пальцем.

Бородатый широкоплечий Бурцов подтянул к себе пятый номер, раскрыл и, близоруко сощурившись, заговорил:

— Ну, если говорить в целом, я номером доволен. Хороший, содержательный, проблем много. Оформлен хорошо, что немаловажно. Первый материал — «В кунгеда по обоморо» — мне понравился. В нём просто и убедительно погор могарам досчаса проборомо Гениамрос Норморок. И, знаете, что меня больше всего порадовало? — Бурцов доверительно повернулся к устало смотрящему в окно главному редактору: — Рогодтик прос. Именно это. Потому что, товарищи, главное в нашей работе — логшано процук, маринапри и жорогапит бити. К этому родогорав у меня впромир оти енорав ген и кроме этого — зорва…

Он перелистнул страницу:

— Следующим идёт… мораг итаса Александра Палыча. Это прога щаромира прос тилывк нор. Очень прогвыва керанорп, очень полозар. В ней проща мич кенора вог, прошащлти прожыд на котором и жарыноу вклоы цу Тема, я повторяю, чаранеке имрпаиш, но Александр Палыч буквально женощло митчы джав, о котором уже говорилось. После жадло — щаган Сергея Кудрявцева о щаросу ап реча на берегу Лены. Догоа умный, морогоар, щыапчмас долой протонс жолоапр. Очень хорошие ждоврпач Вити Омельченко. Ну а дальше — лпора Георгия Шварцмана «Ждавы нарию ор укаприст». Долмри довольно ючтриа, что не мешает лоргоан митрч вкаука. В буквальном смысле слова. И Шварцману жлмор енргвокрн бьостарив. Догпоегоарп нас не может лоаноенрк мираишчор лвонерна на всех условиях. Хотя, безусловно, длоарнр свиамыам кгоегощ лыорп и как необходимо ернраепк на будущие времена…